Мне было шесть лет, и это лето было последним перед поступлением в школу. Уже заранее было определено, что я как носитель дара тиби, буду получать образование в Санктум Эст. Женская гимназия очень высокого класса. Ничуть не ниже чем Дискерэ, совершенно закрытая. Мама тоже училась там и была одной из самых известных учениц. Еще бы! Мама была самая красивая. Я вспоминаю ее изумительные сапфировые глаза и светлые волосы, ее мягкий голос и идеальную осанку и понимаю, мне никогда не сравниться с ней. Ни в умении держать себя в обществе, ни в спокойном, мудром отношении к жизни, ни в рассудительности, которая во мне отсутствует напрочь. Ее способностью стала возможность останавливать время.
Странно, что я очень хорошо помню ее. Прошло уже так много времени с того момента, как она покинула меня, а я все еще продолжаю слышать ее запах, и прекрасно помню ее привычки и то, во что она одевалась. Должно быть, это память тиби помогает мне не выпускать родной и любимый образ из головы. Я горько ухмыльнулась. Вот и нашелся плюсик в моем даре. Я не замечала, только ощущала, как дедуля внимательно следит за мной, но уже не могла реагировать на его присутствие, уносясь мысленно в тот день, когда мама улетела от меня.
Улетела…. Это не метафора, не фигура речи, это буквально было так.
Мы путешествовали с мамой по западному побережью Мазори. Погода была роскошная. Тепло, не знойно. Мы исколесили на маминой машине все интересные места, любовались скалами, лазурным морем, яхтами. Мама немного ожила, улыбалась, показывала мне, где они с папой когда-то проходили или проезжали, просто сидели, смотрели, ели. Я тогда поняла, как сильно она скучает по нему. Как не нужна и противна ей жизнь без него. Ощущалось это почти на физическом уровне. Боль, тоска, ломка и ежедневная потеря сил. Дар таял, как и мама. Гораздо позже я узнала, что тиби не живут долго без своей пары. От силы год.
Я помню, как заплакала, обняла мать, и она долго баюкала меня в своих ласковых объятиях, все время шепча.
— Прости меня, прости меня моя Морковка!
Мы ехали по симпатичной дороге. Вокруг расстилалась равнина, покрытая множеством душистых трав. Мы поначалу вовсе не обратили внимания на далекие молнии и зарницы и темнеющий край неба со стороны моря. Пока не стало поздно. В начале лета в Мазори бывали и ураганы и даже торнадо. Это было связано с течениями и муссонами. Мы с мамой знали об этом, но никак не могли и подумать, что нас коснется опасность. Ветер усиливался, гудел и проходил волнами по разнотравью, гоня изумительные ароматы и пыль по лугам. Солнце скрылось. Свинец неба напомнил о феврале. Мы летели по дороге так быстро, как только могла себе позволить наша очаровательная, но не очень мощная «дамская» машинка. Мама все время оглядывалась в поисках убежища. Потом задумавшись, резко выкрутила руль и бросила машинку в поле. Мы мчались, подскакивая на ухабах. Это было неприятно, тревожно, никак не давало собраться с мыслями.
Между тем, смерч набирал силу, выставив свою толстеющую воронку к небу. Он постоянно менял направление, но мама, изредка поглядывая в сторону опасности, четко следовала по маршруту известному ей одной. Наконец она встрепенулась, заметив цель, к которой стремилась. Это была небольшая низинка, со дна которой бил родник. В низинке, аккуратно огибая место природного фонтанчика, был поставлен симпатичный мостик. Он выглядел легким и воздушным, но был сделан из металла и имел под собой крепкую опорную балку. Мама крутанула руль, мы выскочили из машины и рука об руку побежали под мостик. На половине пути, мама отняла у меня руку, и бросилась обратно к машине. Я стояла и ждала, ждала, когда же ее рука снова окажется в моей. Страшно было. Жутко. Хуже всего, что именно тогда я поняла, что значит предчувствие. Вязкое и холодное ощущение надвигающейся беды. Для меня, малышки, это чувство стало самым неприятным и до сих пор иногда звучит во мне его отголосок, если на улице сильный ветер. Мама вытащила из машины свой пиджак и бежала уже ко мне, разрывая на ходу нитки по шву. Похоже, опасность, которая грозила нам, удесятеряла ее силы. Схватив на бегу меня за руку, потянула к низинке под мостик. Там она начала приматывать меня разорванной на полоски тканью к балке. Все время приговаривая:
— Все хорошо, Морковка, все хорошо! Никакой смерч не унесет тебя!