Выбрать главу

На следующий день Лакотт пришел в театр, в тот день на улице было 45 градусов жары в тени! Смотрю, по коридору бежит Новикова: «Коля, Лакотту плохо! Его увозят на скорой!» Тут я перекрестился, боже, мне было так стыдно. Захожу в зал, а наш концертмейстер мне: «Наколдовал, да?!» Несчастный Пьер с сердечным приступом попал в госпиталь.

Новикова бросилась звонить в Париж его супруге Гилен Тесмар, мол, вашему мужу очень плохо, предынфарктное состояние… Тесмар выслушала ее взволнованную речь абсолютно спокойно и говорит: «Зачем он вообще поехал в этот Нью-Йорк?»

Катя объясняет зачем, а потом говорит, что в такой-то день его выпишут из госпиталя, но лететь на самолете в Париж ему по состоянию здоровья нельзя, рассчитывая на то, что Гилен сейчас скажет: «Ой, я сейчас же сажусь в самолет и вылетаю к нему!» Но услышала в трубке только спокойное и холодное: «Да? Нельзя летать? Ничего страшного, пусть садится на корабль». В дословном переводе с французского она сказала «пусть возьмет корабль». Ни одного слова испуга, ни «ой, как же это случилось?». Я тогда подумал, что Лакотт, видимо, не только нам, но и своей жене изрядно поднадоел.

35

Хотя мы с Захаровой станцевали генеральную «Дочери фараона», в труппе до последнего кипели страсти, какой состав будет исполнять выигрышные первый и последний спектакли. Гуданов рвался в бой. Всем подряд жаловался, что пока Цыцки, то есть меня, в театре не было, он был главной звездой, а Цыцка вернулся и отнял у него все роли.

В закулисье Metropolitan появился Валера Головицер – давний приятель Максимовой и Васильева из хлопуш ГАБТа. Перебравшись в США и обжившись в Нью-Йорке, он считал себя главным ньюсмейкером Bolshoi Ballet в Америке. Клакерское прошлое прочно засело в Валериной натуре.

Его весьма скромная персона не вызывала у меня восторженных чувств. А Головицеру очень хотелось, чтобы его воспринимали как нечто значительное. Валера всячески демонстрировал свою заботу и любовь по отношению к Гуданову, желая тем самым поставить меня на место. Везде, где мог, Головицер представлял Диму главной звездой русского балета.

На утренник «Дочери фараона», в котором танцевал Гуданов, Валера созвал всех, кого ему удалось найти в Нью-Йорке в такую адскую жару. Но «звезда» не сдюжила: Дима и сам свалился, и бедную Машу Александрову со «стульчика» уронил. Прихожу в театр на свой вечерний спектакль, а меня вся труппа по очереди поздравляет. «Да что вы, я же еще ничего не станцевал!» – удивился я. Мне в ответ: «А тебе уже и не надо!»

В этот момент появляется расстроенный Головицер, видит меня… Я ему с нежностью: «Ну что, обделались?»

А то нас с Захаровой позором заклеймили, что не даем дарованию Гуданова развернуться. Головицер ходил по театру, взбивал-взбивал эту пену. Я куражился, проходя мимо него: «Не на того ставите, Валера, не на того!»

36

10 сентября 2005 года состоялся сбор труппы ГАБТа, впервые в непривычно маленьком зрительном зале Новой сцены. Приехав в театр за несколько дней до этого события, я подобрал мебель для гримерки, как мог обустроил себе «гнездо». Труппа на работу вышла: репетиционных залов не хватает, кто где сидит – непонятно. Полная неразбериха. Помню, Максимова между репетициями устраивалась на стуле в коридоре. Фадеечева я пригласил обосноваться в своей гримерной, куда еще раньше собственными руками заселил Филина…

Стали мы плясать в филиале Большого театра. Сезон открылся «Лебединым озером», потом я исполнил «Сон в летнюю ночь». Выдалась пауза в несколько дней. Гена Таранда, руководивший «Имперским балетом», стал меня уговаривать поехать в Минск, станцевать с его коллективом «Шехеразаду». Золотого раба после травмы я еще не танцевал, там вся хореография взахлест, в эмоциях. «Нет, Гена, я еще не очень в форме», – отнекивался я. Но Гена умел уговаривать, в результате я поехал в Минск.

Выступали мы во Дворце Республики. Здание типа нашего Кремлевского дворца, только поменьше, вмещающее 2700 зрителей. Зал набит до отказа. Когда спектакль закончился, количество цветов, которые мне вынесли на сцену… Я как артист никогда не был обделен цветами, мне всегда на сцену выносили «сады Семирамиды». Но здесь сложилось ощущение, что я – Ленин, и мне к Мавзолею, как во времена СССР, несут букеты.

Публика оказалась необыкновенной, очевидно было, что зал заполнен интеллигенцией. Перед отъездом из Минска в Москву мы встретились с человеком, устроившим этот вечер: «Вы знаете, Николай, все, что происходит в Минске в смысле театра, музыки, эстрады, проходит через мою контору. Хочу вам сказать, что сегодня я впервые видел такой зал, такой контингент: профессура, театральные деятели, писатели, художники. Прежде они к нам никогда не приходили!» Я был поражен подобным признанием и в свою очередь спросил, откуда такое количество цветов? «Ну, вы же видели, тут не сплошь магазинные розы, это цветы, которые люди сами выращивают».