Свои вылазки «в свет» я совершал по воскресеньям, у нас был выходной. В субботу мы работали до 14:00. Два раза в неделю полагалось общаться с психологом. У большинства спортсменов, находившихся на реабилитации в центре, у этих мальчиков-«шкафов» регулярно случались истерики. Самым стойким пациентом оказался я! Когда психолог меня спрашивал: «Comment ça va?», неизменно слышал: «Très bien». Они страшно удивлялись моей стойкости, не понимая, что такой вольной и насыщенной впечатлениями жизнью, вне театра, я не жил никогда.
Как и в парижском госпитале, в CERS Цискаридзе считался странным пациентом. У меня в Москве поклонница была, которая вязала все что только можно из собачьей шерсти. Приехав на реабилитацию, я захватил ее подарки с собой. Ничто так не согревает, как вещи, связанные из такой пряжи.
Санитарки, которые убирали номер, как-то спросили меня, указывая на «собачьи радости»: «Qu'est-ce que c’est?» Я бодро ответил: «Это chien!» С тетками случилась истерика. Другой раз заходят и видят: сидит пациент в собачьем поясе, в собачьих носках и ест ложкой черную икру прямо из банки (у меня к тому времени в холодильнике этих больших жестяных банок с черной икрой штук пять стояло). «Николя, нельзя есть столько caviar!» – «Но это очень вкусно, хотите?» Я им икру на багет мажу, а они руками машут: «Нет-нет, что ты!»
5
Свое 30-летие я встретил в CERS 31 декабря 2003 года. День начался как обычно, занятиями по расписанию. Но мне постоянно звонили, поздравляя с днем рождения: Колпакова из Нью-Йорка, Плисецкая, которая сидела в Литве тоже после операции, Образцова и Неёлова, Григорович, Пети, Галь и Лефевр… Меня поздравляли не только родные и близкие, но и Большой театр. Пришла правительственная телеграмма от Президента В. В. Путина, премьер-министра Франции Ж.-П. Раффарена, министров культуры разных стран, включая министра культуры Франции, от Парижской оперы, La Scala, от Мариинского театра поздравил В. А. Гергиев… Все это приходило на гербовых бумагах, официальных бланках, и таких посланий было очень много. Ничего подобного в CERS еще не видели. Там думали, что Криштиану Роналду был самым знаменитым человеком из тех, кто там лежал, оказалось – нет. Его президенты и министры не поздравляли.
В преддверии Нового года в центре оставались только те, кто «на костылях». Остальные разъехались по домам. Вечером мы пришли в столовую, одна из стен которой была стеклянной. Оттуда открывался потрясающе красивый вид на океан. Столы накрыли по-праздничному: белоснежные скатерти, изящная сервировка, подали прекрасный ужин с вином. Компанию нам составили дежурные врачи, медсестры и санитары. Все меня поздравляли. Даже диджея пригласили, кто-то из персонала пел, кто-то танцевал. Среди нас оказалась только одна девушка – баскетболистка, которая уже без костылей ходила. Поднявшись со своего места, она заплясала за нас, за всех. Заплясала – это, конечно, громко сказано. Скорее, она топталась на одном месте, но для нас это был настоящий танец. Мы дружно подняли вверх костыли и стали ими в такт раскачивать. День рождения удался.
То время я вспоминаю как какое-то фантастическое путешествие: открываю утром глаза – передо мной океан, летают чайки; зима – а на улице солнце сияет, и тепло, как у нас летом.
Мало того, что я был завален поздравлениями, меня, как и в госпитале, постоянно навещали друзья и знакомые, приезжавшие во Францию из России, стран Европы, Америки. Персонал CERS и его пациенты с нескрываемым удивлением наблюдали за тем, что вокруг Цискаридзе происходило.
…Когда я полуживой лежал в парижской клинике, раздался телефонный звонок из Москвы – сообщили, что меня наградили премией «Триумф». На полном серьезе я тогда ответил, что, если выживу, обязательно куплю себе на эти деньги большой-пребольшой телевизор. У меня мечта была – большой телевизор. Поскольку я выжил, пришло время лететь в Москву на вручение премии.
Ехал через Париж. Повидал Пети, своего доктора, встретился со знакомыми. Это был последний день гастролей ГАБТа на сцене Оперá Гарнье. «Пиковую даму», как и сказал Галь, в афише заменили. Когда в театре некоторые наши артисты меня увидели, безумно обрадовались – решили, что никогда Цискаридзе на сцену не вернется. Я был страшно худой, с распухшим коленом, хромал. Никто даже не возмутился, что мне дали премию «Триумф», а это очень большие деньги – $ 50 000. Они были уверены, что это мои последние наградные.