С первого же дня у меня установились по-деловому хорошие отношения с ребятами. Может быть, это потому и произошло, что, весь поглощенный делом, я не вел никаких специальных «педагогических» разговоров, а сам работал и требовал от ребят работать в интересах колонии.
Сталкиваясь с ними повседневно, я видел, что в их представлении колония и Макаренко — одно неразрывное целое. За глаза ребята часто называли Антона Семеновича просто Антоном. Хотя и воспитатели и я боролись с этой фамильярностью, но искоренить ее не удавалось. По правде говоря, эта борьба была только формальной. Нам никогда не приходилось слышать, чтобы колонист, назвавший Макаренко Антоном, сделал это пренебрежительно или с досадой. Наоборот, когда ребята говорили: «Наш Антон», — за этим всегда чувствовались их уважение и нежность к своему наставнику.
Ребята видели и чувствовали, что колония, руководимая Антоном Семеновичем, нужна прежде всего им самим, так как помогает каждому из них забыть свое тяжелое прошлое и ясной, понятной дорогой ведет к хорошей, трудовой жизни. Поэтому и работали они, как правило, хорошо.
Среди ребят второй колонии находился Молчаливый — один из тех трех колонистов, с которыми я встретился прошлой осенью на берегу Коломака. Как-то мы вместе возвращались с поля и разговорились об Антоне Семеновиче. Макаренко обещал Молчаливому разыскать его мать и сестренку, от которых мальчик случайно отстал во время эвакуации в годы гражданской войны.
Бесхитростная вера в Антона Семеновича так и сквозила во всех словах Молчаливого, когда он рассказывал об этом.
— Антон Семенович все может сделать, если пообещает![1]
Я узнал от Молчаливого, что Вихрастый стал уже командиром отряда в Трибах, а Цыган из колонии убежал. Однако Молчаливый тут же уверил меня, что Цыган обязательно вернется к Антону Семеновичу:
— Ему теперь без нашей колонии не жизнь!
Многие колонисты инстинктивно угадывали основную цель и смысл всех педагогических усилий своего строгого воспитателя. Но то, в чем так хорошо разобрались ребята, осталось непонятным горе-ученым и многим педагогам того времени, еще отравленным идеями буржуазной педагогики. Они не видели и не хотели видеть ту новую педагогическую правду, которую так чутко отыскивал в самой советской жизни Макаренко. Но об этом я расскажу после.
Недаром Антон Семенович предупреждал меня, что я должен быть не только агрономом, но и воспитателем. Однажды, а разгар посевной страды, он прислал мне из первой колонии записку с просьбой обязательно принять участие в назначенной им политбеседе, даже если мое отсутствие неблагоприятно отразится на выполнении сельскохозяйственных работ.
Темой беседы была знаменитая речь В.И. Ленина на III Всероссийском съезде комсомола.
— Я уже не первый раз беседую с вами на эту тему, — начал Антон Семенович, — но среди нас есть новые работники, и мне кажется необходимым еще раз остановиться на этом замечательном творческом документе марксизма, излагающем основные теоретические вопросы воспитания молодежи в духе коммунизма.
Он с увлечением излагал содержание ленинской речи и обратил наше особое внимание на два утверждения Владимира Ильича:
«Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в ней коммунистической морали».
«...на место старой учебы, старой зубрежки, старой муштры мы должны поставить уменье взять себе всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был бы у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано...»
Я понял тогда, что в этом именно и заключались основные принципы той педагогической системы, которую неустанно разрабатывал Макаренко, принципы всей его повседневной педагогической деятельности. Он хотел, чтобы и наши действия зиждились на этих же основах.
Потом разговор, естественно, перешел на тему сегодняшней беседы, и Антон Семенович высказал мысль о том, что, устраняя былую бессмысленную муштру в воспитательной работе, мы должны сохранить некоторые внешние формы старой дисциплины, наполнив их принципиально новым содержанием.
— Добиться этого нелегко, — говорил он, — но нужно. Без строгой дисциплины не обойтись.
Так как объём сельскохозяйственных работ во второй колонии непрерывно увеличивался, приходилось ежедневно перебрасывать в Ковалевку значительную часть колонистов из Трибов. Это было хлопотно, сопряжено с излишней потерей времени и сил, а кроме того по дороге ребят невольно вводили в искушение хуторские сады, огороды и бахчи. Очень скоро посыпались жалобы. Владельцы «соблазнов» начали устраивать засады в часы движения отрядов. Колонисты восприняли это как открытие военных действий против них, и «война» началась. Пришлось Антону Семеновичу энергично вмешаться в этот конфликт, и любители чужих арбузов, яблок и прочих даров земли на некоторое время были лишены права работать во второй колонии, а вместе с тем и удовольствия выкупаться в реке Коломак, через которую дважды переправлялись колонисты по пути в Ковалевку и обратно.
1
А.С.Макаренко позже действительно выполнил свое обещание Молчаливому разыскать его родных.