Каждый день мы слушали Информбюро — новости с фронта. И вот в октябре передали, что немцы расстреляли всех евреев города Рудня. Родители Марка, сестра, все братья, кроме Ирмы и Семы, оставались в Рудне. Безумный страх вспыхнул в моем сердце. Сообщение промелькнуло один раз — и я молилась, чтобы Марк его не услышал.
Окончательно я решила, что надо уезжать, когда увидела, как наши трудовые книжки понесли на улицу сжигать. Я поняла, что готовятся к приходу немцев.
Оборудование к тому моменту уже все вывезли. Объявили последний эшелон, я пришла записываться — а мест уже нет: начальство едет. Что делать? Папа подключился, начал искать. Папа очень коммуникабельный, нашел вагон какой-то из-под известки, собрали других проектировщиков, которым мест не хватило, сами помыли, почистили, смастерили нары, папа печушку достал и договорился, что вагон прицепят к эшелону. Взяли мы чемодан с детским бельем и чемодан с моей одеждой. Постельное белье в прачечную сдали, а она уже не работала — так там белье и осталось. Посуду в ящик сложили. Два чемодана, ящик, хлеб, полбанки масла и швейная машинка «Зингер» — папа настоял, чтобы и ее взять, — вот наш багаж.
Перед отъездом пошла к дворнику Пете. «Дядя Петя, пожалуйста, если от Марка письма придут, пересылайте ко мне, вот адрес», — молила его. Он чего-то пробурчал. Ни одного письма я так от него и не получила. И мои перестали к Марку доходить. Полгода мы с Марком не получали вестей друг от друга.
Мы в теплушке на нарах. С нами папа. Эшелон последний, для начальства, и наша теплушка прицеплена сзади. Медленно тянется поезд, еле ползет, бомбят где-то. В основной части ехал Кац, начальник цеха, и его сестра, Ася, которая работала со мной проектировщиком. Она к нам бегала. Говорит: «Зима начинается, мы меховые шубы взяли, вешать некуда — постелили, спим на шубах, а в них вши завелись». Я говорю: «Славу Богу, у нас в теплушке ни шуб, ни вшей».
Для тех, кто ехал в эшелоне, было организовано питание, а мы были предоставлены сами себе. Спасал всю теплушку мой папа: на каждой остановке он выскакивал и что-нибудь покупал у колхозников.
Триста километров отъехали — состав стали бомбить. Осколок в теплушку попал, как раз в наш ящик с посудой — посуда разбилась, ложки, вилки выпали.
Вадику я хлеб с маслом мазала. А он плакал и говорил: «Мама, закрой масло!» Я вторым куском хлеба масло закрывала — и он ел.
Как-то раз поезд в поле остановился — а поле все в подсолнухах. Все, кто был в теплушках, бросились собирать, притащили подсолнухи — перезревшие, но вкусные.
Геда — Марку
28 октября 1941 г.
(написано в поезде)
Дорогой мой Марочка!
Вот уже 12 дней, как мы все едем и едем. Не знаю, когда будет конец. Стоим на станциях сутками, проезжаем в день по 40–50 километров. Сейчас мы уже двое суток стоим в Батраках, за Сызранью. Из окна видна Волга. Под ногами в вагоне и на путях такая грязь, такой ужас и запустение, что становится страшно. Детей выпустить из вагона нельзя. Мы буквально обросли грязью. В особенности страдает от этого Вадик, и маме по этому поводу достается. Очень угнетает оторванность от мира, не знаешь, что делается на фронте, что делается в Москве. Газету мы достали пятидневной давности. Дорогой мой Марочка, еще и еще раз грущу о том, что выехала из Москвы. Думается, пусть лучше бомбы, пусть окопы, но дома. И там, в Москве, мне казалось, что я ближе к тебе, дорогой мой. Да, я даже уверена в этом. Сейчас чувствую себя никому не нужной. Не знаю, проявит ли о нас заботу завод. Ждем официального сообщения с завода. Говорят, холостым сразу дадут работу, а нас с ребятами расселят в районах, и будем там ждать — кто знает, когда вспомнят о нас. Как будем жить? С детским садом, кажется, безнадежно — так зачем же мы едем сюда?! Я думала, дети будут в саду, а я по-прежнему буду работать. Теперь мы никому не нужны. Уж лучше было умирать в Москве, чем скитаться где-то. Дорогой мой, я уже писала тебе относительно справки. Повторяюсь, потому что, глядя на все окружающее, думается, что и письма наши лежат так же неподвижно в ящиках, как стоят на дорогах машины, а на путях эшелоны. Опять и опять воскресают мои детские воспоминания и ужасы времен гражданской войны, когда мы, дети, остались в поезде одни. Так вот, родной мой, как получишь от меня адрес, вышли, пожалуйста, справку о себе. Сейчас без документов пропадешь…