— Собирайся.
— Сумею ли?
— Сумеешь, да еще как — не боги горшки обжигают. Собирайся, собирайся, с завтрашнего же дня.
Собственно, что собираться? Купил билет — поехал. Но оказалось, что всё не так просто. Прежде всего, надо было поприличнее одеться — не поедешь же за границу в полувоенно-босяцком одеянии. В первую очередь нужен был хоть и худенький, но костюм. Начали звонить по магазинам, по базам. Нигде ничего. Операция «штаны», как острили в редакции, потерпела крах.
Выручила Москва.
В закрытом магазине по Никольской улице без особых хлопот я купил всё, что требовалось. Правда, костюм оказался тесным, демисезонное пальто узким в плечах — не нашлось подходящих размеров, зато шляпа — черная, с широкими полями — пришлась впору. Такие шляпы в то время были не просто модными, а в какой-то мере официальными у нас.
Отъезд из Москвы задерживался. Мы с журналистами Василием Самутиным из Белоруссии и Владимиром Понедельником из Молдавии, тоже командированными от своих республик на процесс, жили в общежитии ЦК на Малой Бронной.
16 ноября в общежитие позвонил человек по фамилии Галан. Кто он такой, я не знал, но спросить не успел. Звонивший опередил меня:
— Моя фамилия вам ни о чем, понятно, не говорит. Но вот рядом со мной сидит Юрий Яновский.
О Яновском я, разумеется, слышал. Знал его романтично-возвышенные, вызывавшие споры книги «Четыре сабли», «Всадники», трагедию «Дума про Британку».
Сказал об этом Галану.
— Тем лучше! — обрадовался он. — Тем лучше. Дело вот в чем: мы вместе с вами на одной машине едем завтра на аэродром. Сначала машина заберет вас, а вы уже захватите нас с Юрием Ивановичем. Мы в гостинице «Москва». Не возражаете?
— Ради бога!
На следующий день, не было еще и пяти, мы с Понедельником и Самутиным подъехали к гостинице «Москва». На площадке у ее входа нас ждали высокий сухощавый человек в шляпе и длинном пальто и его плечистый, среднего роста спутник в кепке и сером полупальто. В высоком Понедельник сразу узнал Яновского, а его товарищ отрекомендовался сам:
— Ярослав Галан.
Разговорились, как только уселись в машину. Начал подвижный, нетерпеливый Галан. Он сказал, что мы летим не на Нюрнберг, как предполагалось, а на Берлин. В последнюю минуту американцы отказались принимать наши самолеты на Нюрнбергском аэродроме. Значит, на дорогу понадобится дополнительное время, а его в обрез. Сегодня 17 ноября. Судебный процесс должен открыться 20 ноября. Осталось три дня. Если сегодня не улетим, можем опоздать.
В аэропорту собралась уже вся многочисленная группа отъезжающих. Тут были писатели Константин Федин, Леонид Леонов, Всеволод Вишневский, Семен Кирсанов, Виссарион Саянов, художники Куприянов, Крылов, Николай Соколов (Кукрыниксы), Борис Ефимов, кинооператор Роман Кармен, фотокорреспонденты, журналисты России, Украины, Белоруссии, Молдавии, Эстонии, Карелии — всех тех республик, на территории которых происходили сражения Великой Отечественной войны. Все мы были аккредитованы при Международном военном трибунале, чтобы стать свидетелями и участниками первого в мировой истории суда народов над зачинщиками войны.
Всем хотелось улететь на первом самолете. Второй может и не полететь — чего у нас не бывает. У трапа началась сутолока. Представитель ЦК Кузьмин, очевидно, потому что мы с Галаном спокойно стояли в сторонке, попросил нас помочь усадить в самолет прежде всего стариков и именитых писателей, которые почему-то волновались больше всего. Мы сделали что могли, а сами поднялись во второй самолет, казалось, последними. Но нет — в салон втиснулся и еще один человек. Он был увешан сумками. Самый последний повел себя странно: разлегся на полу у ног сидящих на скамейках и замер. Ему предложили сесть — для одного-то человека место найдется.
— Не могу, — последовал ответ.
— Вот еще барин! — не сдержался кто-то.
Тут же выяснилось, что «барин» — это фотокорреспондент. Всю войну летал по фронтам, и только лежа. Что-то неладно у него было с вестибулярным аппаратом. Конечно, сразу же нашелся советчик:
— Не можешь — не летай.