— Бабьи россказни. Чего мелете? Да когда это у нас муки не хватало? Был бы грош в кармане — мука в любом лабазе.
Но лабазы оказались не бездонными. Петр Иванович — добрейший бородач — не раз приходил потом к нам извиняться перед матерью и благодарить за помощь.
Наш дядя Иван Иванович Харин работал в Петрозаводске на Онежском снарядоделательном заводе. Время от времени приезжал домой на побывку, приходил к нам. Однажды, наверное, году уже в семнадцатом, принес не то газету «Олонецкие ведомости», не то листовку с забавными стихами о похождениях Гришки Распутина при царском дворе. Дядя с наслаждением читал их. Все смеялись. Не до смеха было только бабушке, крестилась: «Антихрист, антихрист. Спаси нас, боже». — «Какой там еще антихрист! — кричал дядя. — Просто сволочи».
Известие о том, что царь Николай II окончательно и навсегда отрекся от престола, пришло в Деревянное, пожалуй, уже летом 1917 года.
Потом промелькнула фамилия Керенский. А вслед за этим хлынул поток керенок — рыжеватых, невыразительных на вид бумажных денежных знаков. Их было так много, что в банке не успевали, что ли, отрезать одну банкноту от другой, и они растекались, расползались во все стороны узенькими лентами. Керенки не вмещались не только в кошельки, даже в карманы. На них ничего нельзя было купить. Это была какая-то игра в бумажки.
Возвращались домой солдаты. С новостями: заводы — рабочим, землю — крестьянам; народ — хозяин жизни; смерть буржуям! Собирались по вечерам у кладбищенской ограды, думали, шумели. То и дело слышалось имя Ленин. Я спросил у бабушки, кто Ленин? Она ответила не задумываясь:
— Новый царь.
Вмешался в разговор отец:
— Какой тебе царь! Царь был, да весь сплыл. Ленин — главный комиссар, председатель Совнаркома.
Отец достал принесенную еще вчера газету, развернул ее на столе:
— Глядите.
На сером фоне газетного листа густо чернел наскоро набросанный жирными штрихами портрет. На нас пристально взглянул прищуренными глазами лобастый человек и будто хотел что-то сказать. Скуластое лицо его выражало твердость и решимость.
— Вот Ленин, — сказал отец, показывая на портрет.
Зима 1918 года была студеная. Прошло семьдесят лет, а я, как вспомню, до сих пор чувствую кожей ее ледяное дыхание. Онежский ветер тучами бросал на село сухой колючий снег. Белым дьяволом носилась по улицам метель, громоздила на них сугробы.
В Деревянное приехал представитель из Петрозаводска. Он был в короткой кожаной куртке, красных галифе и буденовке. Назвался большевиком. Созвали сход. Большевик разъяснил текущий момент: во всей России и в Олонецкой губернии тоже победила социалистическая революция, и задача теперь одна — поддержать советскую власть. Она только-только рождается, а над ней уже сгущаются тучи: с западной стороны белофинны идут на нас, с северной — мурманской — белогвардейцы и американские и английские интервенты. Весь народ должен встать на защиту своих завоеваний. К этому призывает товарищ Ульянов-Ленин — вождь пролетариата и революции.
На третий после схода день с песней «Смело, товарищи, в ногу!» промаршировали вдоль села деревянские парни — человек двадцать — с берданками и дробовиками. У церкви дали залп по старому миру и ушли на гражданскую войну. Мало кто вернулся.
Прямо против села на берегу Онежского озера впервые за многовековую историю Деревянного вросли в песок массивными колесами пушки, обращенные жерлами в сторону Заонежья, куда рвались заморские вороги. А однажды пополудни красиво и величественно, с молодецкой песней прискакал к нам эскадрон красных конников. Быстроногие кони, бравые ребята. А какой у них запевала! Серебряный его голос летит и летит над селом и уходит в небо.
В тот же день мы, ребятишки, узнали, что запевалу зовут Петей, а фамилия его Рыбкин. Вечером конники устроили на травянистой площадке перед церковью пляски. Петя показал себя и как лучший в эскадроне танцор — отплясывал на ногах, на руках, на коленях и локтях, даже на лопатках. Мы с жадным любопытством разглядывали веселого кавалериста. Все у него было прекрасно — озорные темные глаза, светлые волосы, выбивавшиеся из-под козырька буденовки, туго натянутый поясной ремень с начищенной до блеска пряжкой, побывавшая в долгом употреблении, выцветшая гимнастерка с прямым воротом. Мы в буквальном смысле этого слова привязались к Рыбкину, таскались за ним хвостом до последнего дня. Рыбкин жалел нас. Нет-нет да и поведет к красноармейской кухне, скажет поварам: