На совещании засуетились. Некоторые из писателей стали возмущаться: да что это такое, какой-то разгильдяй замахивается на святую святых — партийное руководство. Укоряли, порицали поэта. Правда, за глаза. Руководство предложило Рубцову извиниться. Он отказался. Конечно, некоторые из участников совещания всей душой были на стороне Рубцова, но открыто никто его не поддержал.
Прошли годы. Николай Рубцов нелепо погиб. Только после его смерти, как у людей это часто бывает, выяснилось, что не стало крупного поэта, тонкого задушевного лирика. Простые, вроде бы ничем особенно не приметные слова его стихов трогают, берут за душу. В них сила подлинной поэзии, Николай Рубцов был щедро наделен этой силой.
Прозу северян разбирал С. П. Залыгин. Ему понравились охотничьи рассказы нашего Виктора Соловьева, глубоко любившего, хорошо знавшего мир природы. В одном из его рассказов описан такой эпизод. Охотник ранил лисицу. Ей удалось уйти, ее мучают боль и голод. Она лежит в сугробе, уходят последние силы. Но вдруг откуда-то потянуло запахом крови. Лисица бредет на заманчивый запах, упорно пробирается вперед, ползет, наконец видит красные пятна на снегу, бросается на них и жадно проглатывает пропитанные ее же кровью снежные комки: лисица вернулась на то место, где недавно была подстрелена. Залыгин сказал, что это редкая, замечательная находка автора, это действительно зорко, по-писательски подсмотрено.
Да, Виктор Соловьев — зоркий писатель. Читатели знают его «Охотничью тетрадь». Написанная много лет назад, она не раз переиздавалась. Но, по-моему, особое место в творчестве Соловьева занимает его повесть «Отшельники» — вещь человечная, лиричная. Герои повести — старики-отшельники — оригинальны и неповторимы. Богат их внутренний мир. Ворчунами они только кажутся. На самом деле это философы, способные зрело судить о превратностях жизни. Они потому и друзья, что все истинные праведники. Соберутся вечером на тихой окраине тихого города в деревянном домике, куда можно попасть только по дощатым мосткам через низинку, в которой извечно стоит лужа, — и думают коллективно, рассуждают, что так, а что не так, как поступили власти, а как поступили бы они — отшельники. Для них главное в жизни и в людях — справедливость, честность, откровенность. Повесть убеждает в неизменной духовности человека.
Повиновение кубометру
А теперь я позволю себе на некоторое время отвлечься от последовательного изложения воспоминаний, чтобы особо поговорить о лесных и сельских делах.
Разговор о нашем лесе мне каждый раз хочется начать с эмоционального восклицания: красота земли и наша боль! И память возвращает меня к ставшему уже далеким 1930 году. Я встретил тогда в Ругозерском леспромхозе, наверное, одного из последних, а может, и последнего ученого-лесоведа Николая Николаевича Новичкова. В свое время полновластными хозяевами и распорядителями в государственных лесах были лесничие — люди ответственные и уважаемые. Должность лесничего мог занимать только специалист высокой квалификации — ученый-лесовед. Одним из таких и был Новичков.
Узнав, что я техник-лесовед, он захотел со мной встретиться. Пожилой, тучный человек медленно передвигался по комнате, доставал из шкафа и показывал изготовленные им планы, графики, карты, любовно рассказывал о редких качествах прекрасных ругозерских лесов, о необходимости следить за ними, умело, заботливо вести лесное хозяйство.
Эти планы, графики, схемы, карты могли бы долго служить разумному хозяину верным путеводителем, но вскоре они оказались никому не нужными. И сам Новичков, со своими знаниями и убеждениями, стал лишним. В 1931 году его уволили. Он уезжал растерянный и мрачный, говорил, что ничего не понимает, но верит, что когда-нибудь люди все-таки одумаются.
Стали одумываться только сейчас, а более полувека вели безоглядное наступление на лес, брали от него непомерно много, взамен не давали ему ничего.
Оказались начисто забытыми две истины. Первая, что лес — это живой организм, чуткий, ранимый, требующий заботы и защиты; вторая, что лес — не бездонная бочка. Природа вообще не бездонная бочка, идет ли речь о нефти или газе, пресной воде или воздухе, суше или море. И уж тем более это верно в отношении леса.
Между тем, начиная с тридцатых годов, в наших лесах появился единственный и полновластный «хозяин» — кубометр, мертвый идол, которому все стали усердно служить, безропотно повиноваться. Дорогу — кубометру! Убрать любые препоны с его пути! Ему — зеленую улицу! Всё — для кубометра! Под звон этих призывов неизвестно откуда взявшиеся «ученые» стали один перед другим доказывать, что запасы древесины в лесах Карелии неограниченны, что это и есть та самая бездонная бочка, из которой можно черпать сколько угодно. Пошли в ход дутые цифры естественного прироста древесины. Он никогда не превышал 13—14 миллионов кубометров, а ученые-карьеристы угодливо твердили, что древесная масса в Карелии ежегодно увеличивается на 20, 25 и даже 30 миллионов кубометров. А один «знаток» карельских лесов в статье, опубликованной в журнале «Коммунист», утверждал, что годовой объем рубок в республике безболезненно, и даже с пользой для леса, может быть доведен до 32 миллионов кубометров! Лесозаготовители почувствовали полную свободу: броди, где хочешь, руби, что нравится, выбирай лучшее, леса у нас хватит на всех.