— Стой, ребята! Будем делать газету, — радостно воскликнули, кажется, все сразу.
— Но где?
— Понятно, в военной типографии.
Все без лишних разговоров занялись каждый своим делом. Бацер, Воронин, Горшков, Ганин, Ковальчук направились в уцелевший цех собирать всё, что может понадобиться в военной типографии, и, главное, за стереотипами и матрицей. Авдеев побежал добывать грузовую машину. Я стал искать ближайший телефон, чтобы позвонить редактору окружной газеты полковнику Чижову. В то время в Петрозаводске располагался штаб Северного военного округа, у нас выходила ежедневная окружная газета. Типография округа была по-современному оборудована: линотипный набор, ротационная печать.
Чижов не спал. Он уже знал о нашей трагедии, сказал, что готов помочь всем, чем может.
— Пока что у нас единственная просьба — напечатать в вашей типографии сегодняшний номер «Ленинской правды».
— Всё сделаем.
Спустя час, самое большое полтора, мы были уже в окружной типографии, располагавшейся в одноэтажном непрезентабельном строении на улице Гоголя. Приехали на милицейском грузовике. Нас встретил начальник типографии со стереотиперами, не успевшими еще уйти домой после смены, и печатниками. Они сразу же вместе с анохинскими мастерами и с печатником Степаном Тупицыным во главе принялись за дело. Изготовили недостающие стереотипы в дополнение к привезенным из нашей типографии, установили их в машине, занялись приправкой отливов. Работали точно и споро. Опытные рабочие отлично знали свое дело и, разумеется, не нуждались ни в нашей помощи, ни в нашем совете. Но никто из редакционных работников не отошел от ротации до тех пор, пока она не заработала. Всем хотелось увидеть живую, спасенную от пожара газету своими глазами, подержать ее — еще сыроватую, пахнущую свежей типографской краской — в своих руках, убедиться, что она есть на самом деле, это не обман. С какой радостью хватали мы первые экземпляры прямо из-под машины, с любопытством и любовью разглядывая каждую страницу. Да это наша газета! Пошла, идет! И вот уже связки ее поплыли по транспортеру в экспедицию.
Я вернулся домой в половине девятого, а в половине десятого уже отправился на бюро обкома. Шел с мрачным настроением. И не потому, что боялся наказания, а оттого, что всё было так дико, несуразно, неотвратимо. Посветлело на душе, когда увидел в вестибюле стопки свежей газеты. Была она и у членов бюро. Мелькнула мысль — вот сейчас начнут расспрашивать, как удалось ее выпустить, — ведь многие были на пожаре и уверены, что газета не вышла. Никто ничего не спросил. Объясняю это двумя причинами: первая — все были поглощены главным — пожаром; вторая — привычка каждое утро получать газету: сегодня, как всегда, наступило утро и, как всегда, пришла газета. Что в этом необычного?
На бюро был нервный и резкий разговор. Умудрились спалить типографию… Подарок сорокалетию Октября… Кто его преподнес? Возможно, просто разгильдяй… Однако от этого не легче, надо тщательно разобраться. Прокурору поручается немедленно начать следствие. Но один виновник пожара известен без всякого следствия — это директор типографии И. А. Карачев, в первую очередь отвечающий за пожарную безопасность здания.
— Пожалуйста, вам слово, товарищ Карачев, — говорит Лубенников.
Растерянный Карачев невнятно объясняется, признает себя виновным. Бюро исключает его из партии. Я знаю Ивана Александровича Карачева давно, уважаю его — хороший человек, добросовестный работник, пытаюсь объяснить, что Карачев — не единственный хозяин здания, есть еще три редактора. Лубенников сердито обрывает меня:
— У вас есть свое дело, отвечайте за него.
Редакции временно предоставили помещение в здании по улице Куйбышева, занимаемое сейчас институтом усовершенствования учителей. Вряд ли в этом старинном каменном доме когда-либо на протяжении, возможно, ста лет был такой шум и такое оживление, которые начались буквально два часа спустя после заседания бюро. Я прямо из обкома сообщил Н. П. Авдееву, где будем работать, договорились, как быстрее собрать редакцию.
Уже в полдень в новом для нас помещении застучали позаимствованные в Совете Министров республики пишущие машинки. Кто-то диктовал текст машинисткам, кто-то звонил по единственному телефону, кто-то беседовал с приглашенным вчера автором. Кто-то ушел по делу в город. Все были заняты, все старались. Еще бы! Ведь очередной номер газеты надо было сделать на пустом месте. Нет, обком не требовал выпуска газеты на следующий же день. И читатели поняли бы, почему допущен пропуск. Но с этим не желал мириться коллектив редакции — профессиональная гордость не позволяла: всю войну газета выходила без единого пропуска, разве можно допустить его в спокойное мирное время.