Таня стояла на выложенном шашечками кафельном полу и разглядывала флору маленького оазиса. Белые хризантемы были похожи на лохматых болонок, которые свернулись клубками и в теплой шерсти спрятали черные озябшие носы. В жесткой темно-зеленой листве горящим елочным фонариком желтеет лимон. Кактусы были похожи на зеленых ежей. Ствол пальмы укутан бурым войлоком…
Но все это не было чудом. Чудо было маленьким, прозрачным, хрупким. Это был ландыш. Как попал сюда житель весеннего леса? Как сумел он обмануть время, преодолеть стужу и зацвести в декабрьском городе, где вместо солнца светят лампочки?
Таня присела на корточки и стала разглядывать ландыш. Длинные листья с тонкими зелеными жилками. Стебель светло-зеленый, нежный и упругий. Цветы, похожие на капельки молока…
— Ландыш продается? — спросила Таня: ей все еще казалось, что это маленькое зимнее чудо не имеет цены.
— Продается, — спокойно ответила продавщица. — Плати деньги и забирай.
Таня бережно взяла в руки ландыш и спрятала его под куртку осторожно, чтобы не повредить соцветие и корни. Она вышла из магазина и зашагала по снежным улицам. Она шла в надежде встретить его. Сворачивала в какие-то переулки, пересекала площади, где мело, как в поле. И все всматривалась в лица прохожих. Все надеялась увидеть при свете фонарей серьезную складку между бровей и прищуренные глаза. Все ждала: вот-вот за поворотом покажется он.
Но он так и не встретился ей.
Таня долго шла, прижимая рукой ландыш, чтобы он не замерз. Она согревала его, стараясь заменить этому живому существу весеннее солнце своим теплом. Потом она очутилась у здания школы. Было уже поздно. Свет в доме не горел, но несколько окон еще светилось.
Таня сразу подумала о Михаиле Ивановиче. Она почему-то вспомнила его слова: «Это не я… Это уже другой. Того убили и сбросили в противотанковый ров…»
Интересно, каким был тот? Наверно, он не был Зубром, а высоким, худым, с серьезной складкой между бровей. На нем была выцветшая гимнастерка и ржавые бинты.
Некоторое время Таня в раздумье стояла перед школой, прижимая рукой ландыш. Потом поднялась по ступенькам.
— Тетя Паша, Михаил Иванович здесь? — спросила она нянечку, которая пила чай из блюдца.
— Давеча был здесь…
— Я посмотрю его пальто.
— Посмотри.
Таня вошла в учительскую раздевалку и сразу увидела бурую, порядком засаленную дубленку. Это была его дубленка. Шкура Зубра. Таня достала из-за пазухи ландыш и осторожно положила цветок в глубокий карман шубы учителя.
— Только не говорите, что я заходила, — сказала Таня тете Паше.
— Ладно уж, — отозвалась старушка, наливая чай в плоское блюдце.
Таня быстро скрылась за дверью.
Меняются теплые течения. На смену одному приходит другое. Оно так же подхватывает тебя у ворот дома и так же легко и просто несет тебя мимо других домов, через другие перекрестки. И тебе не надо задумываться, где поворачивать, где идти прямо. На помощь приходят трамваи и троллейбусы. Они, как корабли, плывут по течению.
Старое течение приводило Таню в школу. Новое выносит ее к круглому зданию цирка.
Таня приходила в цирк пораньше, чтобы успеть до прихода Виктории Сергеевны начистить порцию рыбы. Она распахивала двери, включала свет. Лель поднимал голову и, моргая, привыкал к свету. Он издавал скрипучий звук. Он приветствовал Таню. И сразу три головы просовывались между прутьев.
Таня открывала холодильник. Доставала оттуда бак с рыбой. Надевала фартук и вооружалась ножом. Она быстро очищала три серебряные тушки, а морские львы на это время превращались в морские камни: они застывали в томительном ожидании. Таня бросала им по рыбке. Камни оживали. Начинался новый день.
В это утро Танино внимание привлек странный звук. Он напоминал плач ребенка. Таня механически вытерла руки о фартук и вышла в коридор. Теперь звук доносился отчетливей. Он был похож на непрерывный жалобный вой. Таня пошла на звук. Она быстро шла по полутемному коридору и вскоре очутилась на манеже.
На манеже было двое: дрессировщик Эрозин и медвежонок. Дрессировщик бил маленького медведя длинным бичом, а тот пятился, отворачивая морду от свистящих ударов.
Таня замерла у края манежа. Ей показалось, что хлыст не зажат в руке дрессировщика, а как бы является продолжением руки.
Манеж был освещен, а полукруглые, уходящие к потолку ряды кресел тонули во тьме. И Тане показалось, что они заполнены зрителями. Что сотни людей, затаив дыхание, смотрят на медвежонка и слушают этот полный боли и отчаяния вопль.
Таня не выдержала, она бросилась на манеж, мимо человека, машущего рукой-хлыстом, и закричала:
— Не смейте!
Она бежала к медвежонку, как кидаются на помощь маленькому беззащитному существу. Она забыла, что он дикий, обиженный зверь. Что человек уже убил хлыстом все теплое и живое, что теплилось под этой косматой шкурой.
Дрессировщик успел схватить Таню за руку и с силой отшвырнул ее в сторону. Таня упала в мягкие опилки.
— Сумасшедшая девчонка! Убирайся вон!
Таня вскочила на ноги и снова крикнула:
— Не смейте!
— Сейчас же убирайся вон! Не мешай мне работать!
Стояла оглушительная тишина. Только стон медвежонка прервал ее.
Если бы огромный круглый зал был заполнен людьми и если бы эти люди пришли сейчас на помощь Тане!.. Но зал был пуст. И эта пустота сейчас внушала страх и отчаяние.
Таня бежала по коридорам. Она бежала и кричала:
— Все на манеж!
Никто не откликался. Цирк был пуст.
Вдруг Таня услышала за спиной голос:
— Что случилось, рыжая команда?
— Викторина Сергеевна… там… он… избивает…
— Кто избивает? Кого? Говори внятно.
— Эрозин… медвежонка… Идемте скорей.
— Негодяй, — тихо произнесла морская львиная мама.
Когда они вошли в зал, там уже собралось несколько человек. Вероятно, Танин сигнал долетел до тех немногих служащих, которые были в цирке.
Эрозин уже не бил медведя. Он кричал на собравшихся людей:
— Не ваше дело! Уходите! Уходите!
— Игорь Садыкович, так нельзя, — говорил старый пожарный, одетый в нескладные брезентовые доспехи.
— Иди-иди, туши-гаси, — огрызался Эрозин.
И тут в разговор вмешалась Таня:
— Вы не смеете, — кричала она, — это советский цирк!
Эрозин взорвался.
— Опять ты! Скажи спасибо, что я спас тебе жизнь! Тебя бы медведь отделал будь здоров как. Надо было не удерживать тебя. — И тут он закричал всем — Если эта девчонка такая слабонервная, то пусть она убирается из цирка! И нечего устраивать общее собрание… Я заслуженный…
Он захлебывался от злости. Викторина Сергеевна подошла к Тане и тихо сказала:
— Пойдем, рыжая команда.
И они пошли по длинным коридорам к своим питомцам.
— Он не будет больше бить? — спросила Таня.
— Не будет.
Дрессировщица все еще держала Таню за руку. Потом она оглядела свою помощницу и сказала:
— А ты девка что надо! Из тебя выйдет человек.
Да здравствуют рыжие неудачливые люди! Которые суют нос куда их не просят и готовы подставить себя под удар, когда надо защитить слабое существо, которые до последнего бьются с несправедливостью. Их вечно заносит в сторону. И когда занесет, они уже не могут остановиться и ударяются. Но они не отступают и не хнычут. Они переносят гонение подлецов и не складывают оружия.
Да здравствует рыжая команда! Все рыжие команды! И вообще рыжий — это не цвет волос. Это цвет характера.
Таня стояла перед закрытой дверью и тихо плакала. Она уперлась локтем в дверь, а лицо спрятала в согнутую руку. На лестнице было тихо, и каждый звук усиливался, становился гулким, как в ущелье. Таня тихо всхлипывала.
Когда нет подходящего человека, у которого можно поплакать на плече, плачут прислонясь к деревянной двери. Дверь хотя не утешает, но зато не сует в нос рецепты, как надо жить, и не читает морали. У двери куда больше такта, чем у некоторых людей.