Дебора.
Де-бо-ра, Де-бо-ра, Де-бо-ра. Ее имя отдавалось эхом в его мозгу при каждом ударе копыта. В именах заключена сила; все команчи знали, что имя человека имеет особое значение, обладает особой силой. Именно поэтому считалось, что нельзя называть имя человека, поскольку это вторжение в его личную жизнь, способ отнять у него силу.
Ястреб не был настолько суеверен, так как получил совсем другое воспитание. И все же когда она произнесла его имя на языке команчи и по-английски, это затронуло какую-то часть его души.
И он не взял ее.
Он хотел это сделать. В конце концов, именно для этого он отвел ее в укромное место на берегу, чтобы никто не услышал ее криков, если она станет сопротивляться. Хотя в сопротивлении не было ничего постыдного.
И он не взял ее.
Он сам точно не знал почему. Он знал о бледнолицых женщинах достаточно, чтобы заставить их отозваться на ласки. И все же он не смог завершить то, что начал. Каким-то непостижимым образом ее слова воздвигли вокруг нее стену, которую он не в силах был преодолеть. Это устыдило бы его. Что привлекало его в ней, кроме изысканной красоты?
Он задумался. В тот момент, когда он держал ее руку, восхищаясь ее хрупким изяществом и нежной молочной кожей, он вспомнил о матери. Ее руки не были мягкими: тяжелый многолетний труд сделал их грубыми. И все же она ухаживала за ними, натирала мазями и кремом и иногда плакала, глядя на покрывавшие их мозоли.
Это воспоминание давно стерлось из памяти. Дебора Гамильтон, подобно призраку из прошлого, восстановила его.
Он думал, что сможет похоронить воспоминания о прошлой жизни, но ошибся. От себя не убежишь, и прошлое превратилось в настоящее.
В нем полыхала обида, с которой он не мог справиться, ведя жестокий образ жизни, все еще вздрагивая от детских разочарований. От этого он чувствовал себя в меньшей мере мужчиной и слабаком.
Пустив лошадь медленной рысью, Ястреб решил, что ему придется заключить соглашение с этой женщиной. Нельзя допустить, чтобы она оказывала на него влияние.
Дебора вытерла влажный лоб тыльной стороной руки. Она помогала Подсолнуху с работой по дому, считая, что домашняя работа здесь гораздо тяжелее, чем в Натчезе. Разумеется, в Натчезе были современные приспособления, облегчающие стирку, от которой так ломило спину. Вальки, огромные трубы и даже машины, которые можно было приводить в движение поворотом большой рукоятки, облегчали домашний труд.
Но стирка одежды на камнях в быстром течении имела почти такой же эффект. Мыло представляло собой смесь животного жира и корней растений.
Они находились далеко вниз по течению от того места, где вода была питьевой. Тут Дебора увидела свою кузину. Ее сердце бешено заколотилось от волнения. Интересно, увидела ли ее Джудит?
Джудит ее увидела. Медленно, скрывая свои намерения, они приблизились друг к другу.
— Джудит, — прошептала Дебора. Она наклонилась, сделав вид, будто целиком, поглощена стиркой. — С тобой все в порядке?
— Стараюсь выжить.
Светлые волосы Джудит были причесаны, но потемнели от грязи. Она была бледной, на руках и лице — царапины и синяки.
— Волчица, которая не отпускает меня ни на шаг, щипается и царапается — это единственное, что мне приходится терпеть.
— Нет, не смотри на меня, — шепотом предостерегла ее Дебора, когда кузина хотела к ней повернуться.
— Сделай вид, будто ты что-то уронила, и мы снова сможем наклониться.
— А как ты? — прошептала Джудит. — Однажды вечером я видела, как тот высокий команчи тащил тебя из лагеря.
— Он не обидел меня. Не так… как мог бы. Он пытается со мной говорить, но язык у него грубый, и это меня пугает.
— Он выглядит таким жестоким, что я боюсь даже смотреть на него, — пробормотала Джудит, содрогнувшись.
— Не такой уж жестокий, — возразила Дебора, и ей стало смешно. Уж не защищает ли она его? Удивленный взгляд Джудит заставил ее покраснеть и попытаться объяснить свои слова. — Он бывает даже добр, как ни странно.
— Я думала, что ты ему понравилась. Просто я видела, как пристально он на тебя смотрит.
Дебора откинула прядь волос и взглянула на кузину. Джудит выглядела такой озабоченной и озадаченной, что она рассмеялась.
— Понятия не имею, что у него на уме. Но пока он еще ни разу меня не обидел.
Она сдвинула брови.
— Иногда, просыпаясь, я нахожу подарки. Например, гребень. Мокасины, когда мои туфли развалились, две атласные ленты для волос. Я знаю, что это он их принес, больше некому. И понимаю, что он чего-то ждет.
— Нам нужно бежать, прежде чем с тобой что-нибудь случится, — сказала Джудит, с опаской озираясь.
— Пока что нам везет.
— Давай попытаемся снова встретиться. Ты сможешь подойти ко мне завтра утром на реке?
— Постараюсь, но нам нужно быть осторожными. Если кто-нибудь заметит, что мы разговариваем, за нами станут следить.
Быстро и тихо попрощавшись, кузины разошлись. Случайный наблюдатель не обратил бы на них никакого внимания.
Но для мужчины, стоявшего на вершине холма, это явилось предостережением.
Подсолнух уставилась на носки своих мокасин, надув губы. Затем укоризненно посмотрела на брата:
— Но почему я не могу попрактиковаться с ней в английском? В этом нет ничего предосудительного.
— Я этого не хочу.
— Но тогда все было бы проще.
— Проще — не всегда лучше.
Ястреб едва сдерживал раздражение. Обычно он был очень терпелив по отношению к младшей сестре. Но сейчас ему хотелось ее ударить.
— Не перечь мне, — предупредил он, когда девочка с тяжелым вздохом отвернулась от него.
— А я и не перечу.
— Она тебе нравится.
Подсолнух кивнула:
— Наа.
Она никак не могла найти подходящее слово.
— Она — kesosooru — очень кроткая. Не кричит, не плачет, не жалуется, как остальные. Она другая.
— Да. Она другая. И не осложняй ей жизнь. Я не обижал ее.
Подсолнух вдруг лукаво взглянула на него:
— Но ты хочешь, чтобы она ходила в твоей одежде.
— Молодая девушка не должна говорить такие вещи. Мне что, рассказать об этом твоей бабушке и попросить, чтобы она выпорола тебя? — зарычал Ястреб.