Последние слова я кричу прямо маме в лицо. Мама, замерев, смотрит на меня, а потом размахивается и бьет меня по лицу. Мы все стоим так, словно не можем поверить, что все это и вправду происходит. Мама разворачивается и уходит.
Мы молчим, а потом папа говорит:
— Может, пойдем поедим?
Я смотрю на него. А потом хохочу, так сильно, что моя щека там, где ее коснулась мама, вся горит. Язон вздыхает с облегчением.
— Ну, тогда пошли, — говорит папа, идет к белому столу, стоящему на улице у кафе, и садится.
Клара залезает мне на колени и осторожно дотрагивается пальчиком до щеки.
— Почему мама так сделала?
Я глажу ее по волосам.
— У мамы — гормональное нарушение, знаешь, такое, когда не могут слышать правду. И поэтому пускают в ход руки.
— Ага, вот как, — Клара кивает.
Папа заказывает всем сандвичи с жареным арахисовым маслом и бананами.
— Тони не твой отец! — говорит папа, когда мы все жуем. — Поверь мне.
Я смотрю на него, и он не отводит взгляд.
— Правда?
Папа кивает.
— Правда. Мне очень жаль.
Это «мне очень жаль» больно колет в сердце.
— Но у мамы же был роман с Тони?
Понятия не имею, что со мной сегодня — я просто говорю все, что думаю.
Папа снова кивает.
Мы разговариваем так, что по нашему тону Язон, наверное, думает, что мы это о погоде.
— Я думал, что потерял твою гитару, — говорит папа.
— Ты и вправду ее потерял.
— Но не так, как я подумал.
Папа держит сандвич в руке — за последние три минуты он не откусил от него ни кусочка.
Я вижу папу с надкусанным сандвичем в руке и вдруг понимаю, что это совершенно неважно, кто там мой отец.
Я Антье, Антье Шрёдер, иногда Антье-Крантье, иногда замужем за пластиковым Элвисом, иногда рыжеволосая, а иногда блондинка, иногда я дочь Тони-альфонса, а иногда — Вольфганга-любителя железнодорожных справочников.
Но всегда, всегда Антье. Я беру Язона за руку.
Через десять минут возвращается мама. Она подсаживается к нам и говорит: «Привет!» так, словно и не дала мне по роже впервые в жизни вот только что.
Странно, обычно это папа смывается и возвращается так, словно ничего и не было.
— Что это вы тут едите такое вкусненькое?
Мама смотрит наигранно-радостно на остатки наших сандвичей.
— Тони, — говорю я ей таким же радостным тоном, — переспал и с миссис Фицмартин тоже. И еще он приставал к Нелли.
Мама выглядит так, будто это я дала ей по лицу.
— Я понимаю, что ты потрясена, Антье, — говорит она потом, — но все это не имеет к тебе никакого отношения. Не стоит придумывать такие истории.
Я не успеваю ответить, потому что к нашему столу подбегает Нелли.
— Антье, — кричит она. — Антье! Мы выиграли приз за самое трогательное выступление!
Не могу поверить.
— Правда?
Нелли тянет меня за футболку.
— Пошли!
— Секундочку. Скажи ей то же, что сказала мне, — я показываю на маму.
Нелли непонимающе смотрит на меня.
— Что?
— Про Тони, твою мать и про тебя.
Нелли смотрит куда-то мимо.
— Не знаю, о чем ты. Пошли же!
— Я так и знала, — цедит мама.
Нелли тянет меня все сильнее, и я иду с ней.
За сценой нам навстречу бежит женщина со списком.
— Боже мой, наконец-то!
Мы с Нелли, спотыкаясь, вылетаем на сцену.
Сначала-то я не вижу вообще ничего, а потом понимаю, что там стоит пожилой человек в синей бейсболке.
Он что-то держит в руках и зовет нас.
Когда мы подходим, он говорит:
— Приз зрительских симпатий за самое трогательное выступление получают эти молодые дамы!
Зрители бешено аплодируют.
Мы с Нелли кланяемся.
А потом Элвис кладет мне в руку памятный значок. «Я побывала в Грейсленде и открыла Элвиса в себе», — написано на нем.
Я поднимаю глаза на Элвиса.
— Точно, так оно все и было.