Возраст молодого проводника угадать было сложно. Его шаг был размеренным, руки и ноги крепкими, но на голове не было тюрбана. Он заверил Ямво, что деревня рядом и вождь обязательно их примет. Ямво вежливо кивнул, после чего проводник замолчал и сбавил шаг, чтобы не идти в ногу с тем, кто, видимо, является вождем. Украдкой пастух продолжил разглядывать диковинных людей, пока его взгляд не остановился на Сване. Он с удивлением разглядывал ее набедренную повязку из шкуры на кожаном поясе, украшения на ногах, руках и на шее, когда их взгляды встретились. Пастух смутился, а потом сбавил шаг еще и пошел чуть в стороне.
Солнце клонилось к закату, когда племя с проводником достигло деревни, обнесенной высоким частоколом. Внутри виднелись около полутора десятка больших хижин. Молодой пастух попросил подождать и вошел в деревню, а вскоре вернулся и позвал Ямво. Пока того не было, из деревни вышли женщины, вынесли воду, молоко и поспешили уйти. Тут и там через забор на чужаков глазели местные дети, которых одергивали их матери и пытались затолкать в хижины. Стало темнеть и холодать, когда вышел Ямво. Он выглядел уставшим, люди его обступили.
– Нам разрешили остановиться рядом, – обратился он к своим соплеменникам, – и мы можем оставаться здесь, сколько потребуется. Шаман спросил совета у предков, и они добры к нам. Вождь сказал, что воды и пастбищ хватит на всех. Сегодня мы ночуем здесь, а завтра пойдем на поиски подходящего места для нового дома, там разведем огонь. А нас с тобой, – обратился он к Оджечи, – вождь зовет остаться на ночь в его хижине. Позови Свану, проходите за мной.
Люди стали укладываться на шкуры, готовясь к короткому ночлегу, а Ямво со своей младшей, а теперь ставшей единственной женой и обеими дочерями вошли в хижину вождя.
4
Новые хижины строились быстро. Выкопанный в первый же день колодец был полон воды, а пастбища – богаты травами. Местное племя все больше проявляло интерес к новым соседям. Женщины стали заходить, чтобы предложить утреннего молока, а оставались до середины дня, разглядывая украшения друг друга – бусы, браслеты, ракушки – и меняясь ими. Мужчины стали чаще пасти скот вместе, уходили и на два, и на три дня, рассказывая по вечерам у костра друг другу истории, в которых, как всегда, были и вымысел, и правда. И все пошло своим чередом. Как будто не было этого перехода через безжизненную землю. Как будто племя жило здесь уже давно, а не только что спаслось от так близко подошедшей к ним смерти. И когда пришла пора ежегодного дня инициации, на котором в мужчины, среди прочих, должны были посвятить младшего сына вождя старой деревни, было решено провести этот обряд вместе.
За день до этого пастухи уходили на дальнее пастбище. Вернулись уже поздно, когда зажглись первые звезды, и только тогда огонь занесли на ночь в хижину Ямво. Там уже спали дети, которые завтра должны были пройти посвящение. С раннего утра деревне предстояли большие приготовления, и в первую очередь, с восходом солнца – молитва с детьми, которую должен был прочесть Ямво.
И вот, как только звезды потухли, но солнце еще не успело показаться над горизонтом, пока еще пробирал ночной холод, Оджечи, укутавшись в шкуру, как и каждое утро, вышла вместе с другими женщинами своей деревни к колодцу за водой, а потом на скотный двор. Подоив коз, она принесла Ямво свежего теплого молока. Жерди их главной хижины еще пахли глиной, да и крыша была не завершена. Оджечи предстояло в этом сезоне много работы – заготовить тростник, принести больше глины. Но сейчас очаг горел, дети спали, а Ямво пил свежее молоко, ласково глядя на свою Оджечи. Все было хорошо.
Не спеша допив молоко, Ямво вернул Оджечи тыквенный сосуд.
– Ну что, все готово к большому празднику? – спросил он.
– Да, – улыбнулась Оджечи, – мы с женщинами приготовим сегодня много угощений. А ты не забыл песню посвящения? Споешь ее? Когда ты пел ее последний раз?
– Шутишь ли ты? Конечно, я спою ее. А ты помнишь, как я ее пел в тот день, когда ты выбрала меня своим мужем?