– Нисколько, что ли?
– Нет, – засмущалась Нина.
Дядя Андрей отвлекся на разговор с соседом, а когда Нина сошла с автобуса, то догнал ее и отвел в сторону.
– Нина, постой-ка. Послушай. Если на рынок зайти с левой стороны, будут длинные-длинные ряды. Знаешь?
– А что там?
Андрей зубами расстегнул ремешок и стащил с руки часы.
– Возьми. Трофейные, австрийские, «Беккер». Спрячь, а пойдешь на рынок – зайдешь в эти ряды, спросишь контуженного Леху, скажешь – от Андрея из Шеремет. Тебе покажут. Продашь ему за полторы тысячи. Он мой однополчанин, даст тебе за них, сколько скажешь, а ты – бери, сколько я сказал. Поняла?
– Зачем?
– Бери и не спрашивай. Выучишься, на работу распределишься – вернешь.
– Как я возьму?
– Это не для тебя, а для отца, – рассердился Андрей. Он выхватил из рук Нины чемоданчик, поставил на землю, открыл, заглянул внутрь, покачал головой и затолкал часы поглубже, а потом вернул чемодан.
– Все, пока!
Нина растерянно глядела в спину дяди Андрея и не знала, что сделать. «Побежать за ним и вернуть часы? Ладно, приеду домой на каникулы – верну. А если украдут? Нет, надо догнать». Нина побежала – но только что мелькавшая в толпе спина исчезла. Походив по площади у автостанции, Нина вернулась к тому же месту. «Ладно, тогда верну, когда приеду домой, а сейчас спрячу. Зачем он мне их дал? Одни хлопоты с ними теперь будут».
За зиму Нина обустроилась. Новые места, новые знакомые. Все девчата и ребята оказались простые, хорошие. Даже комнату скоро получше дали – с балкончиком, вот это да, красота! На зиму окна заклеили – тепло жили. Как пришла весна – распечатали. Балкончик откроешь, а оттуда такой свежий-свежий воздух, что хочется выскочить, расправить крылья и полететь-полететь. Так бы и полетела!
После майской демонстрации, мало полдня на ногах, пошли сажать деревья в новом сквере за общежитием. Вначале, конечно, начальство – и техникума, и партийное, и комсомольское – взяли лопаты, саженцы и стали фотографироваться на передовицу: о достижениях, о великом будущем. Ну а уж потом лопаты взяли студенты. Они-то и стали обустраивать сквер.
К вечеру Нина, придя в свою комнату, свалилась с ног. Поясница болела ужасно, голова гудела, стало нехорошо. Светка, соседка, пухленькая, румяная, говорливая, скидывала рабочую одежду, переплетала косу.
– Ты чего, Нинка, грустишь? Идешь в клуб?
– Нет, устала.
– А я иду.
– С Витьком?
– Не-ет, с Витьком я больше никуда не пойду. Представляешь, пошли с ним тогда в ДК на танцы – а он в коровяк по дороге наступил. Вот дурак! А за нами девчонки шли с третьего курса – давай хохотать! А я сквозь землю готова провалиться. Так мы и до танцев не дошли, и вообще больше я с этим кутяпой не пойду. Детский сад… А где твой Сашок? Чего-то не кажется?
– И не покажется.
В комнату влетела Женя, хантыйка, смугловатая, стройненькая, невысокая, красавица в своей северной красоте.
– Пыча, девочки! Привет!
– Привет, Енька.
– Привет, Женя.
– Ой, сердце у меня сейчас, велэ, в лес ушло, – затараторила она своим смешным выговором. – В коридор захожу, темнота, и тут ка-ак меня кто-то хва-ать! Слышали, я визжала?
– Нет, и кто это?
– А мне показалось, я громко визжала.
– И кто это был?
– Да парень незнакомый меня перепутал. А я ему говорю: «Аспасиба!», ну в шутку. А он засмущался, нынчитта! Как олененок маленький. Так смешно! Разве не смешно?
Девчонки улыбнулись. Енька заражала хорошим настроением.
– А почему душа в лес ушла? – спросила Света. – Это у ханты-мансийцев так говорят? Это как в пятки?
– Почему в пятки? Я тебе говорила, вроде бы, что я не манси, – сверкнула темными глазами Енька.
– Ну да, извини. Я путаю.
– Манси оленей в тундре пасут, а мы – ханты, охотники из тайги.
– Не сердись. Ну так что с твоим Сашком сталось? – Света повернулась к Нинке.
– Девочки!
– Что?
Стенки картонные, говорить надо тише. Здесь дай только повод для пересудов – весь техникум будет знать, как это не раз бывало. Еще и до комсобрания дойдет. Никакой не может быть тайны у тебя от товарищей. С самого детства ты в их кругу: октябрят, пионеров, комсомольцев, однопартийцев. Все твое белье сушится у парадного входа, и пятнышки на нем – дело общественное, личного у тебя нет ничего, потому что мы строим новое общество.
– Не знаете, до какого срока аборт можно сделать? – спросила Нина почти шепотом.
Света привстала, потом села обратно.
– Ты что? Это?
– Это, – кивнула Нина.
– Сашок?
– Сашок.
– А он что?
– Ничего.
– Сказала?
– Сказала.
– И что?
– «Иди на аборт, это не от меня». А как не от него? От кого еще? Я с ним первый раз и ни с кем больше, – Нина закрыла лицо руками.