Наконец, лабиринт листьев и цветов кончился, и они вышли на небольшую поляну среди низких деревьев с огромными жёлтыми листьями и белой корой. На сером каменном ложе лежала юная девушка в серебристо-чёрном платье с длинными серебристыми, будто седыми косами, украшенными нитями зелёных малахитовых бусин. На вид она была ненамного старше самого Финьо. Майтимо преклонил колена и положил цветы в её руки. Финьо приблизился. Он знал, но не мог не спросить:
— Это… мать твоего отца, да? ..
— Да, — глухо ответил Майтимо.
Каждый день Феанор посылал сюда кого-то из своих детей с букетом цветов или приходил сам. Майтимо положил цветы в руки Мириэль. Цветы заискрились, переливаясь изумрудными и алыми искрами и стали таять, словно бы их поглощали волны невидимого речного потока.
Финьо невольно задумался, стоит ли хоть чья-нибудь жизнь такой жертвы. Конечно, в результате на свет появился Майтимо — сын Феанора и внук Мириэль. Но он знал, и что Майтимо навеки недоступен — что он есть, что его нет; может быть, лучше было бы полюбить того, кого совсем не существует и никогда не было на свете или того, кто уже умер, чем мучиться безответной страстью, постоянно видя любимого и похоронить в себе чувства навеки. Если бы было можно хотя бы прислуживать ему… или отдать жизнь за него — вот так, как Мириэль…
Он стоял, зачарованно глядя на неё, и услышал голос Майтимо:
— Я пойду.
Он не сразу пошёл за ним и потерялся; кузена нигде не было. Финдекано свернул на аллею, которая, как ему казалось, вела к воротам, — но над его головой продолжали смыкаться чёрные ветви с серыми листьями, а выхода не было. Он испугался — вдруг сейчас из Лориэна он выйдет в чертоги Намо и останется там навеки, раз уж подумал сейчас, что ему не хочется жить дальше. Вдруг перед глазами появился просвет, и там оказался луг, окружённый тёмными соснами и каменное ложе, сиренево-розовое, с тёмными винными прожилками. Финьо было страшно, но искушение присесть и отдохнуть было слишком большим. Он почувствовал, как лёгкая рука подхватила его сзади под локоть и усадила на камень. Он зажмурился.
— Какой странный маленький эльф, — сказал тихий голос, — тебе что-то нужно?
Финьо открыл глаза и увидел юное, полудетское лицо подростка. Огромные синие глаза смотрели на него с любопытством.
— Ты — вала Ирмо? — почему-то сразу догадался Финьо.
— Да, Финьо; чего ты хочешь?
— Я… ничего.
— Ты не нашёл бы меня здесь, если бы не мечтал или не печалился о чём-то… очень сильно, — сказал Ирмо.
Финьо зарделся и опустил глаза.
— Можно тебя спросить кое о чём?
— Конечно.
— Если… если любишь кого-то… если я люблю кого-то, кто никогда не может принадлежать мне… никогда-никогда… это очень плохо?
— Любишь того, кто любит другого? — уточнил Ирмо.
— Того, кто… даже если бы не было никаких «других», никогда не мог бы быть моим, — ответил Финьо. — Никогда-никогда.
— Можно мне? .. — спросил Ирмо. Не дожидаясь ответа, он упёр длинные узкие пальцы в пряди чёрных волос надо лбом Финьо, и тому показалось, что он падает в яму, полную цветов, душных ароматов, задыхается; сердце колотилось так, будто выталкивало всю кровь из тела наружу. Жар заливал его ноги, руки, грудь; сейчас, прожив столько лет, он понимал, что в ту минуту, может быть, впервые в жизни хотел, сильно, по-настоящему хотел именно того, что сделал с ним Майтимо там, на полу в старом лодочном сарае. Хотел отдаться ему.
Ирмо отпустил его.
Вокруг них через ковёр сосновых игл появились странные, бело-серебристые цветы с лёгким ароматом; изменился и сам Ирмо; его одежды тоже были пронизаны этими цветами, и Финдекано с изумлением увидел, что его кожа будто стала прозрачной и под ней распускается море светящихся лепестков. По жемчужно-белым волосам Ирмо стали пробегать алые и медные волны; и среди белых цветов появились рубиново-алые соцветия и ягоды; Финьо показалось, что Ирмо словно примеряет на себя Майтимо, — даже не его тело, а его душу, его красоту, – то, что в нём заставляло Финьо любить его.
— Какие у тебя… странные мечты. Неужели в твоё тело попала девичья душа? Меня всегда удивляло, что вам, в отличие от нас, не дали возможности выбирать тела самим… Честно говоря, я не знаю, что и думать. Просто не знаю. Может быть, это проявление Искажения мира, — вздохнул Ирмо. — Надо подумать… наверное, у меня даже может быть несколько идей на этот счёт… но я лучше не буду.
Кудри Ирмо тяжёлыми волнами заливали скамейку и землю кругом, теряясь в пышных, сейчас розовых, лепестках росших кругом цветов.
— Иди домой, и не расстраивайся.
И уже совсем неслышно Ирмо прошептал то, чему тогда Финьо так и не поверил:
— Он тоже тебя любит.
Тот, кто открыл им дверь, спросил у Финьо:
— Тебе легче?
— Нет, — покачал головой Финьо. Ему не было легче от того, что даже валар не смогут помочь ему.
— Мне очень жаль, — сказал юноша и поцеловал его в щёку. Он вложил в руку несколько больших жёлтых цветов на тонких белых стеблях. — Приходи к нам ещё, если хочешь.
— Нет, — ответил Финьо. — Я справлюсь.
Он вышел за ворота. Майтимо ждал его в конце улицы. Финьо поспешил к нему; цветы рассеялись в его руках облаком золотых и белых искр, и ему отчего-то всё же стало легче.
Комментарий к 6. Траур Прекрасный цветущий Ирмо целиком и полностью принадлежит Василисе (jugfeelll) и его можно увидеть тут: http://vk.com/wall-69199110_1827
Shiro Sagisu – Swan Song (Bleach OST)
====== 7. Синее знамя ======
Комментарий к 7. Синее знамя Глава, в которой Маэдросу очень стыдно, а Фингону – ни капельки)
.16.
Майтимо проснулся в лесу, в палатке, замёрзший; по промасленной ткани стучал холодный дождь. По привычке он стал думать о том, кого любил; он мысленно обнимал Финдекано, представлял себе, как тот жмётся к его груди или обнимает руками и ногами: от этого ему всегда становилось теплее. Но теперь ему тоже нечего было вспомнить: торопливые объятия в холодной пустой комнате, пробуждение на королевском ложе, злость… У него перед глазами всё время стояло лицо Финдекано, прижимающего к груди одеяло — непривычно растерянное, жалкое, виноватое. Только сейчас Майтимо вспомнил, какой же он стыдливый. Тогда, вскочив с постели и начав одеваться, он не дал Финьо тоже встать и пойти за ним.
Накануне вечером они с Маглором сидели у костра, и Маглор на какую-то его реплику ответил:
— Нужно было бы обговорить это с Финьо… Фингоном. Мы слишком поспешно уехали из Хитлума.
— Почему я должен с ним это обговаривать? Я не его дружинник. Никогда не дам ему собой помыкать, — раздражённо отозвался Майтимо.
— В смысле — помыкать? О чём ты говоришь? Ты действительно так думаешь?
— Ну, во-первых, я его намного старше, и вообще Финдекано всё-таки не…
Маглор внимательно посмотрел на него и взял его за руку, мягко останавливая. В таких случаях Маглора беспрекословно слушались все: даже совсем разошедшийся Карантир становился ещё краснее и готов был сквозь землю провалиться. Но и на него, старшего, это действовало точно так же.
— Финдекано — не дядя Нолофинвэ? Руссандол, ты сам навсегда отказался от наследства нашего отца и передал его дяде Ноло. Да, у нас есть свои владения, свои замки и дружины, но нашим верховным королём может быть только Финдекано, его старший сын. И теперь к его короне и ты, и я, и мы все имеем столько же отношения, как Барахир или этот твой истерлинг, Бор. И неужели ты думаешь, что от того, что Финьо стал королём, его отношение хоть к кому-то из нас поменялось? Что он способен кем-то помыкать?
Маэдрос промолчал. Маглор отпустил его руку. Маэдросу казалось, что этот разговор окончен, но Маглор глубоко, шумно вздохнул, и решился:
— Послушай, я… я не понимаю, за что ты так его обидел. Даже если ты считаешь, что он сделал тебе что-то плохое, ему хуже, чем любому из нас сейчас. При том, как Финьо к тебе относится…
— Ты что, знаешь, как он ко мне относится? ..