Ошарашенный Роланд совершенно не знал, что ответить. В жалобах юной графини было что-то, задевшее и его собственную душу. Что-то взрослое и настоящее.
– Почему вы так в этом уверены? – спросил он, чтобы не молчать. Оставить такой монолог без ответа было бы грубостью
– Да неужели сразу не видно? Ну, представьте рядом Торина и меня. А теперь представьте с ним рядом... ну, скажем... Эльфриду. И кто, по-вашему, больше ему подходит?
– Но вы – дочь графа! А она всего лишь горничная! – запротестовал Роланд. Сравнение его ужаснуло.
– Ну, и чем дочь графа отличается от простой горничной? Если дело касается... ну, сами знаете чего?.. – насмешливо скривилась Хайдегерд.
Роланд молчал несколько секунд под ее злым заплаканным взглядом.
Потом он сказал:
– Вы ошибаетесь, миледи, считая себя хуже кого-то. Хотя бы и сэра Торина. Вы, во всяком случае, намного лучше... меня. И я бы считал вас самой лучшей на свете, до самой моей смерти. Если бы имел право.
Этим признанием и закончился разговор. Роланд просто испугался, что выразит больше, чем дозволено. А леди Хайд закусила губку и очень уж пристально посмотрела ему в глаза. Потом как-то небрежно кивнула и ушла к себе.
А он, проводив взглядом ее скрывшуюся за дверью фигурку, долго не мог привести в порядок свое непослушное воображение. Что за семья! Этот все знающий, все переживший лорд. Эта любвеобильная дама, в сердце которой нашлось место даже для него. Этот мальчишка, способный выжать любовь даже из закаменевшего сердца. И девушка, неправдоподобное существо, сказочная принцесса, для которой в мире нет равных... и которая, кажется, питает к нему искреннее доверие.
Что делать, Господи? Вразуми своего заблудшего сына! Матушка на небесах, что мне делать?!
Он брел без определенного направления и остановился, услыхав тихое покашливание рядом с собой. Оказалось, он стоял перед дверью комнат Леонсии. К нему неслышно подошел знакомый оруженосец, можно сказать, приятель Рено де Три. Раньше его не останавливали на пороге. Он вопросительно взглянул на часового.
– Граф тут, – сообщил тот почти неслышно.
Роланд, точно ошпаренный, отскочил от дверей. Нехватало только впереться в спальню, где леди лежит с супругом! Нет, это не может так продолжаться! Это доведет его до сумасшествия! Господи, помоги!
На следующий день он решительно подступил к графине.
С ней одной можно было поговорить о том, что на сердце у Роланда Ардена. А она всегда готова была слушать.
– Я не могу так больше! – жарко жаловался юноша. – Без исповеди я не выдержу. Я не видел священника почти два года. Монастырь не в счет, вы же не позволили мне покаяться и получить отпущение грехов. А я – христианин, миледи, я – католик, и мои грехи жгут меня, точно в аду. Я должен облегчить душу!
– Тебе это так необходимо? – со своим обычным сочувствием леди погладила его по руке.
– Иначе я могу потерять рассудок!
– Ну, так исповедуйся моему мужу, – предложила спокойно Леонсия.
– Что?! – Роланд отступил в ужаса. – Но он же не священник! Он не имеет такого права!
– Откуда ты знаешь, – вздохнула женщина.– У него в жизни столько всего было, что могло быть и такое.
А что касается остального, то если есть право судить и разрешать от грехов, то это у него. Не сомневайся. Уж он понаторел в исповедях! Сотни людей открывали ему сердца. Каялись, умоляли о прощении. Он карал и миловал куда больше, чем здешние епископы... Он всех понимает. И тебя поймет.
– Но разве я могу рассказать ему, что...
– Можешь. Тем более, что в этом не будет ничего нового.
Это добило Роланда.
Еще несколько дней он боролся с собой, а потом все-таки, замирая от страха, подошел к графскому кабинету.
– Заходи, сынок, – приветливо пригласил его сам хозяин. У него как раз не было никаких других дел, и он просто сидел у горящего камина, наслаждаясь открытым огнем. Одна из немногих его слабостей.
– Милорд, – начал Роланд нетвердым голосом. Остановился. Умолк, Постоял без слов. Но затем вспомнил, что он – мужчина, воин, сын благородной крови, и заставил страх отступить:
– Милорд, ваша благородная леди... Она посоветовала обратиться к вам с просьбой.
– С какой же? – благожелательно улыбнулся лорд Арден.
– Я прошу вашу милость... принять мою исповедь, – выговорил он. И замер.
– Вот как.
Он, кажется, даже не удивился, подумал Роланд. А граф посмотрел на него, взмахом руки подозвал поближе и предложил:
– Ну, что ж, тогда стань на колени! – и указал место у своих ног.
У Роланда подкосились ноги. Он с готовностью упал на ковер. Но не мог произнести первого слова.
Сэр Конрад тогда начал сам:
– Сын мой, ты считаешь, что тебе есть в чем покаяться?
– О да! – выдохнул тот.
– Что же такого ты сделал?
– Я грешен... Я грешен в... В прелюбодеянии, – прошептал бедный юноша и ожидал всего, только не того, что последовало. Последовал спокойный вопрос:
– Ты имеешь в виду, что уступил леди графине?
– Да...
– Это не твой грех. Успокойся. Ты здесь вовсе ни при чем. Моя жена просто ошиблась. Она опоила тебя одним снадобьем... Но ты был чересчур измучен, долго жил впроголодь... Подействовало слишком сильно. Ничего страшного.
– Но я... Это было не один раз... – признался со стыдом юноша.
– По твоему желанию? – сощурился граф Арден.
– Ну... Нет. Сначала. А потом... – он все-таки умолк.
– В таком случае, давай-ка разберемся.
Как будто речь шла о тривиальных вещах, сэр Конрад поудобнее устроился в кресле и принялся разбирать дело:
– Графиня пригласила тебя?
– Да.
– Приказала?
– Ну... Нет. Она ласково пригласила.
– А ты мог не согласиться?
– Д-да... Наверное, мог.
– Так почему пришел?
– Не прийти было бы... Это было бы неучтиво. Она – дама. Отказать ей значит оскорбить... Обвинить в недостойном поведении.
– Соображаешь! – удовлетворенно кивнул лорд-исповедник.
– Ты понимаешь правильно. В данном случае, не прийти значило бы обидеть даму. Которая тебя любит и не желает ничего плохого. А что, уступать ей самому тебе было неприятно?
– Нет. Мне было приятно. Очень, – признал он правду.
– Но ты раскаиваешься в этом?
– Да.
– Почему?
Странный вопрос сбил Роланда с толку.
– Потому... Потому что это – грех. Это запрещено религией. Супруга не имеет права...
–...и так далее, – продолжил за него Конрад. – Верно. Но ведь это о жене сказано. Это касается ее. А в чем виноват ты сам?
– Я склонил женщину к греху...
– Ну, это неправда. Ты и сам знаешь, что неправда, не надо себя обманывать. Тем более на исповеди, – хмыкнул граф. – Ни к чему ты ее не склонял и не мог склонить. Меня интересует, понимаешь ли ты, в чем именно виноват? Действительно виноват?
– После этого я приходил сам. По своему желанию, – выдавил из себя Роланд, глядя в пол. – Меня вела похоть...
– Это не похоть, – услышал он. – Это всего лишь разбуженное тело. Думаешь, мне никогда не было восемнадцать лет? Природа берет свое.
– Вы это так... – наконец, не выдержал Роланд, – так объясняете, что получается, я вовсе не виноват. И мне не в чем каяться. Разве можно?..
– А вот это уже другой вопрос. В чем и почему ты раскаиваешься...
Понимаешь, сынок, грех – сложная штука. Бог наделил человека своей частицей. Мы называем ее душой, а еще – совестью.
Бог дал каждому по одной душе, а все души вместе и составляют божественную сущность.
Она живет своей жизнью, а каждый грех ранит ее и причиняет боль, и эту боль мы ощущаем, как собственное страдание.
Будучи сама частью божественной материи, совесть свободна от пут человеческой натуры. Ты чувствуешь, как она кричит «виноват!» Спроси же свою совесть: в чем? Кто пострадал от моего греха? Кому больно? Или, если поставить вопрос другим способом: обидел ли кого твой поступок, и если да, то кого? Попробуй найти пострадавшего.
– Это... Это вы, милорд, – помолчав, честно ответил грешник.
– В самом деле? – опять прищурился Конрад. – Я обижен тобой?
– Измена в любви всегда тяжело оскорбляет, – вздохнул Роланд. – А мы с леди совершили измену...