Нашего нового командира зовут Шимри. Он собирает нас в клубе, знакомится со всеми и распределяет: кто будет в каком звене, какое у кого будет оружие, должность, ответственность и так далее. Так что неделю мы проводим в изучении и подгонке нового снаряжения и учимся работать в составе нового взвода. В каждом новом звене командир звена — старослужащий, он и «курирует» нас. Так легче проследить за тем, чтобы у всех все было, и так гораздо легче командиру — его не достают целый день вопросами еще тринадцать человек.
С завершением тренировок улетучиваются последние остатки субординации. Когда ты находишься на базе, необязательно носить форму, достаточно облачиться в шорты и майку, нет званий, не нужно спрашивать разрешения для того, чтобы что-то сделать. Сколько раз я впоследствии дрался с Шимри (конечно, в шутку, а не всерьез), материл его (опять же, не выходя за рамки). Сколько раз мы ходили с ним вместе в бар в выходные. А однажды даже… Но об этом потом.
При всем этом нет проблем, и не возникает беспорядка. Никто не делает то, что ему вздумается. Просто приходит понимание и уважение к командиру как к человеку. Ты выполняешь приказ, который звучит как просьба, даже если он тебе не нравится, и тебе ужасно не хочется его выполнять. Ты просто понимаешь, что это нужно и что просто так командир не будет тебя просить.
Но, кроме этого, есть четкое разделение между боевой и мирной обстановкой. Когда мы на базе, то можно спорить с командиром до потери голоса, обсуждая будущую операцию, или о любых других вещах. И он всегда выслушает тебя и твое мнение. Не раз были моменты, когда, сидя за картой, мы спорили, обсуждая ход предстоящей операции, и, если кто-то давал стоящую идею, — этот ход менялся. Но когда мы внутри территорий, каждое слово командира становится законом. Ни у кого не возникает и малейшей мысли чего-то не сделать или сделать не так. Потому что от этого зависят жизни людей. Наши жизни.
Так что, может быть, наша армия не блещет дисциплиной в обыденной жизни. Никто не отдает честь офицерам и не вытягивается перед ними по стойке «смирно», но отношения с командиром, как с другом, дают тебе ощущение сплоченности и того, что твой командир пойдет за тебя до конца — как в бою, так и против всех генералов этой армии, если понадобится.
Через неделю после возвращения Шимри выдал нам приказ собираться. Нас передислоцируют на базу возле Шхема на неопределенный срок — от месяца до трех. Командование округом решило направить нас туда для проведения операций и несения боевого дежурства. Отдых закончился. Мы собрали оружие и снаряжение, загрузили грузовики и отправились на указанную базу.
14
Все от бога, но когда пуля попадает в тебя, — она снимает голову.
Послеобеденный зной. Солнце стоит высоко и нещадно палит, а мы прячемся от него в тени навеса. Пьем кофе и курим, вспоминая ночную операцию. Ребята просыпаются и, не спеша, подтягиваются к нам. Не то что у нас в армии спят целый день, просто мы вернулись в пять утра. Я примерно год так жил — ночью операции, а днем отсыпался. Отсюда и кличка нашего подразделения — «Совы».
— Алон, а ты вчера после того, как мы на мину наехали, по-русски матерился! — Тофах подкалывает меня, заваривая очередную порцию кофе.
— Да не гони ты, Тофах, ничего я не матерился, ты вообще ничего не помнишь, сидел в шоке, глаза выпучив, — отвечаю ему, затягиваясь сигаретой и прекрасно помня, что матерился.
— Ну ладно, круче всех Ронен, как обычно, расстрелял два магазина по «темному подозрительному пятну». Это был мусорный ящик, Ронен!
— Придурок ты, Тофах! А вдруг за ним террорист сидел?
Ронен никогда не сдается в спорах, хоть, может быть, и не всегда прав.
— Твоя мама там сидела!
— Иди ты в жопу, придурок!
Так за этой поучительной и содержательной беседой Тофах доварил кофе, разлил его по стаканам, и мы продолжали разговор, делая маленькие глотки. К нам подошел Саги и тоже взял стакан. Было жарко, но навес давал стабильную тень, по радио играла музыка, и вообще было хорошо.
А вчера действительно было тяжело. Когда мы въезжали на территории, под нами взорвалась самодельная мина, и от неожиданности и от напряжения наш парамедик впал в «боевой шок». Мозги у него отказали, и он, открыв верхний люк бронемашины, встал во весь рост и начал стрелять из автомата во все стороны, громко вопя при этом. Мы втянули его внутрь, а у него глаза навыкате, абсолютно ничего не соображает. Нервы сдали. Если бы арабуши сделали толковую засаду, то точно бы его положили. А так мы у него оружие отобрали, дали по роже, чтобы успокоился, — и все. Он, конечно, парамедик, а не боец, но такой фигни от него никто не ожидал.