Буль и Саги вызываются охранять первыми. Они располагаются у входа в дом. Нив достает из своей сумки еду — сухой паек и раздает его.
— Жрите больше, мне меньше будет нести, — подбадривает он, и парни разбирают еду. Я беру банку консервов, открываю и начинаю есть. Одна и та же гадость уже четвертый день. Консервы из «Боевых порций». Когда уже будет нормальная еда? С обеспечением здесь хреново, горячую жратву на территории не подвозят, и мы все время едим эту фигню. Хотя на самом деле ты уже находишься в состоянии такой апатии от постоянного недосыпания и напряжения, что есть не хочется. Я ем не потому, что вкусно или хочу, а потому, что надо. Еда — это сила, которая поможет двигаться еще один день.
Лезу в заплечный кармашек бронежилета и достаю пачку сигарет. Вынимаю одну, распрямляю ее и закуриваю. Ах, благословенный никотин! Только ты спасаешь меня от сумасшествия этих дней!
Рядом лежит Шимри. Он смотрит на меня и тоже просит сигарету. Мы лежим и курим, наслаждаясь минутой покоя. Шимри — свой парень. Он, конечно, офицер и все такое, но большего раздолбая в армии я еще не видел. Вот он лежит и курит, и, вместо того чтобы поднимать нам боевой дух и подбадривать (хотя кто верит в эти разговоры? разве что только что призвавшиеся дети), он начинает материться:
— Да что за дерьмо? Какого хрена мы здесь делаем? Четвертый день одни и те же сраные игры. Они не понимают, что все «джонни» давным-давно попрятались и в ближайшие две недели из своих нор не выползут?
«Они» — это командир подразделения и командир батальона, которые сейчас сидят в штабной машине и разрабатывают для нас эти самые «оперативные планы».
— Ясный хрен, сейчас уже никого не возьмем! — Саги присоединяется к нам и тоже достает сигарету.
— Арабуши же не дураки, понимают, что мы в городе не просто так, а их ищем. Так они и попрятались по подвалам. А нам тут сидеть и это дерьмо жрать!
— Шимер, поговори ты с ними, ты же офицер, тебя они послушают, сколько можно уже этой ерундой заниматься?
— С кем поговорить? Сами знаете, что у этих штабистов голова квадратная. Они и слушать никого не будут.
Наш взвод зол, и понятно почему. Если бы у нас были конкретные цели, хоть на месяц вперед, никто бы и слова не сказал, делали бы работу и все. А так командование гоняет нас просто так туда-сюда по этому вонючему городу, пытаясь наудачу что-то найти. А так не бывает. Арабы не дураки, и партизанская война — это их жизнь, так что в этот раз мы найти уже точно никого не сможем, и пока только себя подставляем.
Ронен тоже просит у меня сигарету, и, получив, неумело зажигает ее. В принципе, он не курит, но иногда любит просто так подымить. Он почти не затягивается и держит ее так, как будто это что-то хрупкое и легко разбивающееся, боясь уронить. Я скептически смотрю на его попытки курить и решаю до возвращения на базу сигарет ему больше не давать. Нечего переводить добро.
— Алони, ты только представь, через год мы будем лежать на пляже в Южной Америке, окруженные латинскими девочками, будем пить ром, нюхать кокаин и вспоминать эти времена, как страшный сон! — Ронен полулежит справа от меня, и в его глазах отражаются голубые воды Атлантического океана, белоснежный пляж Рио-де-Жанейро и черноволосые девушки с кожей цвета шоколада.
Я возвращаю его из страны грез на бренную землю:
— Ага, Южная Америка. Нам бы хоть на базу к выходным вернуться. А то этот придурок Гольдфус еще придумает нам операцию на субботу. Будут нам тогда и девочки, и кокаин, — я сегодня настроен более чем пессимистично, настроения нет никакого, сильно устал, сухой паек давно надоел, и сигарет у меня осталось только полпачки, а новых тут взять негде. Поэтому и настроение на нуле.
Время от времени раздаются выстрелы. Стреляют издалека, по нам или нет — непонятно. В первые дни операции ты реагируешь на каждый выстрел, группируешься, пригибаешься или начинаешь искать источник стрельбы. Но сейчас все настолько к этому привыкли, что даже внимания не обращают. И только Тофах в ответ на выстрелы поднимает жопу и оглушительно пердит, доверительно сообщая: