Витька ходил по поселку от шкуры к шкуре: ясно было, что охотники добывали здесь медведей не таких больших, килограммов до двухсот. И почти все медведи светло- бурого цвета.
Подошел Гераська и рассказал, что на днях медведь разнюхал в трясине корову, которая утонула еще осенью, вытащил ее и сожрал.
«Рядом был медведь, а я ничего не знал, — ругал себя Витька. — Давно бы надо в тайгу… Все думал: спят».
В тот же воскресный день он ушел за поселок и на тундрочке, как называют в этих местах любую полянку, нашел на мокром снегу свежие отпечатки медвежьих лап. Перед ним были следы настоящего медведя. Витька присел на корточки и осторожно потрогал отпечатки острых, длинных когтей.
Говорят, следы медведя похожи на следы человека. Теперь Витька увидел сам — сходство совсем небольшое: только в том, что идет зверь вразвалку и ширина шага у него примерно такая же, как у человека. Может, в рыхлом снегу следы и можно спутать, но на плотном, сыром, где каждый коготь пропечатывается, след медведя никак не спутаешь с человеческим. Отпечатки передних лап и вовсе не похожи, потому что в ширину больше, чем в длину, и напоминают отпечатки громадных фасолин, положенных поперек хода зверя. Впереди «фасолин» ямки коротких пальцев и борозды длинных когтей.
Витька еще раз осмотрелся по сторонам, не видно ли медведя, и пошел по следам. Наконец‑то ему довелось «почитать», что делал в тайге косолапый. Это была уже не книжка, из которой он что‑то узнавал о медведях, это были следы живого зверя, и теперь от Витьки самого зависело, что он прочитает по ним.
Витька знал: ружье заряжено пулями, но все же вынул из стволов патроны, чтобы убедиться, ружье — на самый крайний случай, если голодный медведь вдруг бросится на него.
На берегу ручья зверь истоптал снег и вырыл в нем яму. Витька измерил глубину — шестьдесят три сантиметра. Через такой слой снега косолапый учуял остатки рыбы, погибшей после нереста. На снегу валялись жаберные дуги и зубатая нижняя челюсть кижуча.
Высотой медведь был не меньше восьмидесяти сантиметров. Это Витька определил по тому, что на суку, под которым прошел зверь, осталась шерсть. А от сука до отпечатка лапы было восемьдесят два сантиметра. Медведь мог быть и выше, мог пригнуться, пролезая под суком, но ниже он быть не мог.
У развороченной гнилой колоды коротенькая строчка следа полевки обрывалась рытвинами от медвежьих лап. На тундрочке медведь искал под снегом ягоды, в кедровом стланике пытался найти шишки. На припеке, где склоны распадка освободились от снега, ел сухую прошлогоднюю траву — вейник. Ни с того ни с сего вдруг побежал. Следы, которые до этого шли спокойно, стали прерывистыми, сменились прыжками. Что напугало зверя, было непонятно.
Широким кругом Витька обошел место, где медведь шаг переменил на бег. Но никаких следов, кроме заячьих, ни поблизости, ни поодаль не нашел. Метров через триста зверь опять перешел на шаг…
Домой Витька вернулся потемну. Когда лег спать, весь потолок казался истоптанным медвежьими лапами. И сколько Витька ни вертелся, в глазах все стояли когтистые следы…
С того дня каждое утро он успевал походить по ближним к поселку распадкам, пытаясь увидеть медведя. Рассветало рано, и чуть свет Витька был уже в тайге, в распадках, а к девяти возвращался в поселок на работу. Теперь, когда медведи встали из берлог, спать по уграм казалось Витьке кощунством. Раньше Витька думал: стоит на Камчатке выйти из поселка — сразу увидишь медведей. А оказалось, многие жители поселка ни разу за свою жизнь не видели живого медведя.
По книжкам, почти сто тысяч медведей живет в стране, и Камчатка занимает одно из первых мест по плотности медвежьего населения. А Витьке пока не удалось увидеть ни одного.
За эти походы он изучил окрестности поселка лучше многих старожилов. Но зато ему частенько не хватало времени истопить печку в доме. Утром — в тайгу, днем — на работу, вечером — пораньше лечь, чтобы не проспать утром. Топил, когда уж совсем замерзал или нужно было просушить одежду.
Однажды он проснулся ночью и не мог понять, что с ним. Ломило шею, он сидел в темноте за столом. Пошарил перед собой руками — наткнулся на тарелку. Туг только вспомнил, что пришел вечером с работы, сварил уху, налил в тарелку и, пока ждал, чтобы чуть–чуть остыла, положил голову на стол и, значит, сразу уснул. Измучился, вставая до рассвета, да и на работе в последние дни доставалось — часами приходилось перетаскивать вытаявшие из‑под снега дрова. Вот и заснул возле тарелки…
Настал выходной, и можно было на весь день засесть в приготовленный накануне скрадок — ждать, когда придет медведь. Он ведь приходил сюда к проступившей на берегу ручья траве и пасся, скусывая зеленые стебли. Но Витька никак не мог застать его.