Туго приходилось Глазкову. Пулемет его захлебнулся. Кончалась лента, кипела вода в кожухе. Заклинило патрон, а фашисты уже лезли со всех сторон, кричали:
— Русс! Сдавайс!
«Живым намереваются взять». И Глазков снял с пояса гранату-лимонку, сжал ее в левой руке, выдернул кольцо и лег. В последний момент левую руку вытянул как-то машинально к ногам, выпустил гранату. Помнит сырой запах земли, крики фашистов, а потом грохнуло, толкнуло больно, и все провалилось в бездну…
Между прочим, тетка Марфа говорила, что она выколупала из тела Владимира двенадцать мелких осколков.
Сейчас даже не верится, что было такое. Может, приснилось? Владимир Андреевич взглянул на Лену, дрогнуло сердце: в глазах жены стыли слезы. Сидела она как-то неестественно прямо, уставившись на Мельникова, и наверняка не видела его.
Люся подошла к Владимиру Андреевичу, поцеловала его в щеку:
— За папу, за меня и за всех, всех.
Кто-то захлопал в ладоши, но сразу же понял, что хлопки неуместны, и умолк. В качалке заплакал маленький, все вдруг очнулись, задвигались, заговорили, а Люся поспешила на зов своего сына. И гости вспомнили, зачем, собственно, собрались они за этим праздничным столом, и снова зазвенели рюмками.
Владимир Андреевич и Мельников так весь вечер и проговорили о разных разностях.
И запись в дневнике:
«Были у Пестунов. Негаданная встреча с лейтенантом Мельниковым, с бывшим моим взводным! Сообщение тетки Марфы подтвердилось. Восемнадцать лет числился в списках Героев Советского Союза, и поди-ка ты! Узнал об этом только теперь. Рад? Конечно! Друзья мои, побратимы мои, Степан Горчаков и Микола Синица! Я помню вас, я знаю: это высокая награда и ваша награда! Будущим летом я непременно побываю на том нашем последнем рубеже, поведаю вам, друзья, о своей жизни».
18. В школе
На следующий день Мельников привел корреспондента «Советской России», который битый час донимал Владимира Андреевича вопросами и сфотографировал его на прощание. Пришло поздравление и от пионеров. Они приглашали Глазкова летом в гости. Настенька и Нюся рассказали в девятом все, что слышали у Люси, и Владимир Андреевич вырос в глазах учеников сразу на две головы. Но его они ни о чем не спрашивали, а он всеми силами старался доказать, что ничего, ровным счетом ничего не изменилось.
…В это утро Владимиру Андреевичу что-то нездоровилось — болела голова. В учительской, как обычно, прислонил к шкафу трость и хотел снять пальто. Возле него очутилась Анна Львовна, предлагая свою помощь.
— Разрешите поухаживать?
Владимир Андреевич был в плохом настроении, усмехнулся и сказал раздраженно:
— Благодарю вас, как-нибудь сам.
Он повесил пальто на вешалку, причесал волосы и обратил внимание на тишину в учительской, хотя преподаватели были все в сборе. Почувствовал неловкость: принесла же нелегкая эту Анну Львовну со своими услугами! Прошел к столу, но учителя по-прежнему молчали, и хотелось спросить: «Что произошло, черт возьми? Почему все, как в рот воды набрали?»
Зазвенел телефон. Лидия Николаевна взяла трубку:
— Да. Школа. Здесь, — и протянула трубку Владимиру Андреевичу. — Жена просит.
Лена редко звонила в школу, лишь в исключительных случаях. Что такое стряслось? Опять что-нибудь с Танюшкой? Утром отвел ее в садик, ничего, веселая была, сто вопросов задала, пока шли до садика. Может, с Леной что? Она в последние дни жаловалась на боли в груди. Отправлял в больницу, отказывалась, дескать, пройдет и так.
Владимир Андреевич, волнуясь, принял трубку от Лидии Николаевны:
— Слушаю.
— Ты, Володя?
— Я. Что такое?
— Ничего. Но ты читал? — Что? Ничего я не читал.
— Тут о тебе в «Советской России» написано. У вас там должна быть газета. Сильно написано. Я рада, Володенька.
— Ладно, ладно, — проговорил он, и раздражение потихонечку исчезло. Теперь понятно: почему Анна Львовна хотела услужить… Кто-то пододвинул Владимиру Андреевичу газету, он машинально взял ее. На четвертой полосе нашел статью о себе, бегло пробежал ее глазами, внимательно не стал читать — не получилось бы.