Мне тоже нравились такие люди. Тут мои и Андриановы взгляды смыкались.
Старуха снова прикрикнула:
— Шпите, полуношники, шпите, окаянные.
Мы, наконец, легли. Я уснул сразу. Проснулся рано от того, что на лавке гомонили ребятишки.
— Сенька, у меня кран скрипит, а не работает.
— Ах ты, брат ты мой! Погоди, я сейчас летучку вызову, — Сенька тарахтел, словно крутил ручку телефона, и кричал: — Але, але! Высылайте летучку. Скорейча! — и обычным голосом брату: — Будет, она у нас ско-орая.
— Работает, работает! — вдруг обрадовался младший: послышался трескоток игрушечной лебедки.
Истина осталась старой и в наши обновленные времена: дети играют в то, что составляет смысл жизни их родителей.
Днем я уезжал из гостеприимного села. К самой его окраине подступила необъятная, снежная и гладкая, равнина: скованное льдом томилось озеро Аргази. Немного ему еще осталось томиться; скоро южные ветры принесут тепло, и рухнут ледовые оковы. Встряхнется озеро, заиграет волнами, загудит, запоет шалым ветром. Кругом раздолье, синие гористые дали, а в сердце — неуемная радость.
КОРРЕКТОР
Нина Николаевна уже в летах, круглолицая. Держится бодро, усиленно молодится, пользуясь чудесами косметики. Одевается просто и скромно. Носит очки в золотистой оправе. Характера тихого, незлобивого, немного застенчивого. Застенчивость молодит ее больше, чем косметика. Тогда на щеках вспыхивает румянец, мочки ушей нежно розовеют.
Говорят, женщинам свойственно противоречие. Если это так, то эта черта ярче всего отразилась в характере Нины Николаевны.
Работает она корректором, любит свою старую, как мир, профессию. Но никто никогда не слышал, чтобы Нина Николаевна сказала:
— Двадцать лет держу корректуру, и другой работы мне не надо.
Обычно она говорит:
— Разнесчастная у меня работа. Хуже ее и на свете нет. Ошиблась в молодости, а теперь не поправишь — поздно.
Нина Николаевна побаивается начальства, робеет перед ним и никогда не противоречит. Но всякий раз, побывав в кабинете «шефа», рассказывает своей подчитчице:
— Я ему так и заявила: у вас нет другого виновного, кроме стрелочника. А корректор — это стрелочник, все грехи на него сваливаете. Редактор ошибся, а корректор виноват. Как хотите, Василий Сергеевич, но терпеть я больше не намерена. Вплоть до увольнения. А что в самом деле?
Конечно же, всего этого она Василию Сергеевичу не сказала, но думала сказать. Когда ее вызывали, она менялась в лице, глаза начинали лихорадочно поблескивать. Если начальство вызывает, значит опять что-то стряслось: по другим причинам корректора не вызовут.
Нина Николаевна торопливо, немного суетясь, прибирала на столе разные справочники, гранки, листы бумаги и спешила на вызов. Порог кабинета переступала тихо, с робкой улыбкой, правой рукой поправляла очки. Замечания начальника выслушивала молча, соглашаясь с ним без особых возражений. В корректорскую возвращалась пунцовая, будто помолодевшая на добрый десяток лет. Ее подчитчица, девушка лет двадцати, худощавая, какая-то вся миниатюрная, с чистой и почти прозрачной кожей лица и с голубыми наивными глазами, вопросительно глядела на Нину Николаевну и ждала сообщений. А та садилась на свое место, из стола извлекала маленькую лакированную сумочку черного цвета, где хранилась у нее пудра и помада, и принималась тщательно подкрашивать губы. Помаду держала двумя пухлыми пальцами, а мизинец с большим, похожим на совочек, ногтем отставляла в сторону. Всегда так делала — прихорашивалась не тогда, когда торопилась на вызов начальства, а после возвращения: наверно, вызов всегда заставал ее врасплох, и она забывала подкрасить губы. Закончив это несложное дело, Нина Николаевна сдвигала справочники в одну сторону, гранки в другую, таким образом восстанавливая на столе рабочий беспорядок, снимала очки и близоруко щурилась. А подчитчица терпеливо ждала.
— Поговорили, — наконец сообщала Нина Николаевна. — Хорошо поговорили. Обошлось без нотаций. Что у нас там на очереди?
Она принимала озабоченный вид, надевала очки снова, и трудовой день продолжался своим чередом.
Начальник учреждения (а учреждение это вело бурную издательскую деятельность и подчинялось совнархозу) Василий Сергеевич был еще сравнительно молодым человеком, лет эдак тридцати пяти и вполне современным. В свое время окончил политехнический институт и глубоко верил в то, что самой главной фигурой в обществе, особенно коммунистическом, обязательно должен стать инженер. Вторая половина двадцатого века — это время великих открытий, сказочного расцвета техники, время прыжков на другие планеты. Кому же быть основой основ общества? Василий Сергеевич жадно следил за всеми новинками, английские технические журналы читал сам. Друзьям признавался: