— Надо идти к Павлу Константиновичу, — сказала я. — Пусть поднимает всех на уши и организовывает поиски. Уже ночь, а его всё нет.
Гена отправился к себе, а я — к директорскому коттеджу. К счастью, у того горел свет, хоть из кровати его выдергивать не придется.
Правда, все равно становилось немного не по себе при мысли, как я сейчас всё буду рассказывать директору. Если он спросит, почему Тимур сбежал, городить ложь я, конечно, не стану. И как бы ни было стыдно, во всем признаюсь.
Я на миг приостановилась в паре шагов от его дома. Черт, я еще никому ничего не рассказала, а уже от стыда тошнит.
Но с другой стороны — это такая мелочь по сравнению с тем, что могло случиться с этим необузданным мальчишкой. Уж лучше сто раз опозориться, но пусть с ним все будет в порядке…
Я уже поднялась на крыльцо, как меня окликнул, подбегая, Гена:
— Марина! Все нормально! Тимур вернулся. Я его только что видел.
— И что с ним? Как он? — разволновалась я.
Гена пожал плечами.
— Мы не разговаривали. Он к себе пошёл, а я сразу к вам.
— Спасибо, иди спать, поздно уже.
Поколебавшись немного — все-таки и правда поздно, я тем не менее пошла к нему. Странно, но в его домике света не было. Но окна и дверь он закрыл, значит, и в самом деле вернулся.
Где-то поблизости раздавались голоса и смех. Подопечные, как обычно, наплевав на сон, бродили и развлекались. Поборов страх, что кто-нибудь меня заметит, я постучалась. Раз, другой, но Тимур не отозвался. Дернула ручку — заперто.
Ну, может, он и правда устал и сразу же уснул…
Что ж, завтра поговорим.
***
Ночь я спала ужасно: сны снились — один страшнее другого. И наутро встала вся какая-то разбитая и полубольная. Даже завтрак пропустила. А после завтрака, хочешь не хочешь, надо было взять себя в руки и идти на занятие.
Хорошо хоть Алика и двух его самых злостных подпевал больше не было в группе. Потому что сегодня у меня моральных сил — ну просто кот наплакал. Даже возникла мысль отменить занятие, но я решила не идти на поводу у слабости. Ещё хотела перед этим заглянуть к Тимуру, но прокопалась.
Не беда, попрошу его потом задержаться. Если он, конечно, придёт. Почему-то в этом я сомневалась…
Но нет, он пришёл. Опоздал, правда. Уже все собрались, и мы активно обсуждали результаты опроса, который проводили на предыдущем занятии, когда он появился.
В первую секунду я обрадовалась. И очень! У меня будто камень с души упал. Жив-здоров и не злится на меня, раз пришёл.
Но потом взглянула в его лицо, и аж запнулась, начисто забыв, о чем говорила. Сердце екнуло и задрожало, и накатила дурнота. И это притом, что на меня он даже не смотрел и вообще внешне казался совершенно спокойным. Глядя на него, подумалось одно: с таким лицом убивают, причем намеренно и хладнокровно, не задумываясь, не чувствуя ничего: ни страха, ни сомнений, ни сожаления. Ну или не убивают, но совершают такое, что у обычного человека и в голове не укладывается.
И не я одна это уловила — вся группа сразу же присмирела. Но я преодолела это странное ощущение и с улыбкой его поприветствовала:
— Проходи, Тимур, располагайся, где тебе будет удобно.
Он будто не услышал мои слова. Подошёл к стеллажу, взял зачем-то бронзовую фигурку Давида-победителя. Затем уселся на дальний подоконник, а фигурку примостил рядом с собой. И только тогда посмотрел на меня.
Ей-богу, более жуткого взгляда я не встречала. У меня дыхание перехватило от такой зашкаливающей концентрации ледяной ненависти.
С трудом я отвела глаза, но не смогла сразу собраться и вернуться к теме. Этот его взгляд… он буквально выбил почву из-под ног. Да и остальные начали вести себя странно.
Сначала все сидели в таком же оцепенении, глядя на него с явной растерянностью. Потом я услышала шепотки и… смешки. Да-да, мальчики как будто разморозились и ожили, стали ухмыляться, посмеиваться, строить какие-то гадкие гримасы, отпускать реплики.
— Оу, Тим!
— Фигасе! Чё? Серьезно?
— Когда успел?
— Ну ты молодец!
— Победитель сезона лето две тыщи четвертого.
Все смеялись уже в открытую. И при этом переводили взгляд с него на меня и обратно. Тимур на их вопросы не реагировал, будто их не слышал, он продолжал смотреть на меня, тяжело и неотрывно. И в его взгляде не было знакомой ярости, злости или обиды, нет, ничего такого даже близко. Это была именно ненависть, холодная, расчетливая и циничная.
— Алик бы щас облез, — прыснул Тарас.
— Ага, — поддержали его.
Я не знала, что происходит, но интуитивно чувствовала — что-то гадкое, нехорошее.