Я пересчитал кэш — вроде нормально ещё осталось, должно хватить на всё.
***
Когда я вошёл к Марине, она стояла у окна, в задумчивости разглядывая двор. Не надоел он ей ещё?
Я пристроился сзади, обнял, вдохнул её запах.
— Привет, — прошептал в макушку.
Хотел поцеловать, но она вывернулась. Отошла к креслу, села прямо, как палку проглотила.
— Подожди, Тимур…
Она сложила руки на колени, переплела пальцы, потом подняла на меня взгляд.
Я не сильно разбираюсь во всех этих тонкостях, но этот её взгляд мне не понравился. Он был отчасти виноватый, но главное — какой-то чужой, что ли. Я не знал, что у неё на уме, но под ложечкой сразу противно засосало.
— Марин, да что опять не так?
Я плюхнулся в кресло напротив и тут заметил, что у дверей стоит её рюкзак, очевидно, собранный. От радостной придури мгновенно не осталось и следа. На сердце заскребло в дурном предчувствии. Она что, собирается уехать? Нет! Нет-нет-нет. Пусть даже не думает.
— Тимур, нам надо поговорить.
— Угу, поговорим, ты только мне сначала скажи, что это? — я кивнул на рюкзак. — Ты куда-то собралась? Ты же не думаешь, что я тебя отпущу?
— Об этом я и хотела с тобой поговорить. Тимур… — она отвела глаза. Снова уставилась в окно. — Да, я ухожу.
Я заметил, что под глазами у неё пролегли тёмные круги. Так не было раньше, но сейчас все мои мысли занимал чертов рюкзак и это её «ухожу».
— Куда? Зачем? Нет. Я не дам тебе уйти.
Она покачала головой.
— Я не могу остаться.
— Почему это? Из-за отца?
Она снова покачала головой.
— А из-за чего? Марин, ну если тебе тут стремно, давай уйдем вместе? Снимем хату, делов-то…
— Нет, Тимур. Я совсем ухожу. Я возвращаюсь к… Роме.
— Чего?! Это что, шутка такая?
— Тимур, пожалуйста…
— Что — пожалуйста? К какому Роме ты, нахрен, возвращаешься? Ты о чем вообще?
Она молчала.
— Марин, ты с ума сошла? Ты что такое несешь? Нет, реально, ты в своем уме? Потому что это бред какой-то.
— Пожалуйста, Тимур, не надо, — она посмотрела на меня затравленно.
— Что — не надо? — прикрикнул я и тут же осекся, глядя, как на её лицо набежала мученическая гримаса.
Видеть Марину такой невыносимо, но её слова попросту не укладывались у меня в голове. Нет, это ересь какая-то. Не может такого быть!
— Что тебе вчера сказал мой отец? — мелькнуло подозрение.
Но она пожала плечами.
— Сказал, что все решил. Что ни меня, ни Рому больше никто не тронет. Никаких претензий к нам больше нет.
— И всё?
— И всё. Спасибо ему… и тебе. Спасибо за всё. И прости меня, пожалуйста.
— Нет, я ничего не понимаю. Ты говорила, что ты с ним рассталась, что у вас всё кончено!
— А что я должна была сказать?
— В смысле?
— Тимур, — выдохнула она и поморщилась, будто у нее все зубы разом заболели. — Прости меня, но… всё не так.
— Что не так?
— Я не расставалась с ним. То есть… мы поссорились, но мы не расстались.
— Не расстались? А я? А со мной ты что делала?
— С тобой… с тобой я просто пережидала время, — сдавленно произнесла она. — Твой отец нам помог. Я очень благодарна за это и ему, и тебе, но теперь должна… хочу вернуться к Роме.
Мне казалось, что творится какой-то сюр. Какой, к чертям, Рома? Она, что ли, реально умом тронулась?
Я вскочил с кресла, опрокинув его. Шагнул к ней, взявшись за подлокотники, навис, глядя в глаза. Она вжалась в спинку кресла.
— Марина, ты вообще себя слышишь? — я снова повысил голос. — Какую дичь ты несешь! Ладно. Ладно… А что насчет твоих слов? Ты говорила, что любишь меня. Что мы с тобой. Что все у нас серьезно. Да много чего говорила! Ты же сама ко мне тогда пришла!
Она на миг закрыла глаза. Почему? Смотреть стремно или что?
— Я была просто тебе благодарна, ты же спас меня.
— Хренасе! То есть… это ты так меня благодарила всё это время?
— Тимур, ты мне очень нравишься, — чуть не плакала Марина, как будто это не она меня, а я её предавал сейчас. — Правда, нравишься. Ты очень хороший, ты замечательный. Но я… не люблю тебя… Прости…
На несколько секунд мне показалось, что я разучился дышать, а под дых как будто с размаху вогнали что-то острое. Вогнали и провернули. Я выпрямился, наконец кое-как вдохнул, медленно выдохнул. Посмотрел на неё сверху вниз.
В ушах рефреном долбились её слова: не люблю тебя, не люблю…
— А его, значит, любишь? — спросил я глухо.
Она посмотрела на меня, потом кивнула и снова опустила глаза.
Под ребрами и в солнечном сплетении жгло уже непереносимо. Казалось, что всё нутро наполнено битыми стеклами. И кто-то их хорошенько встряхнул. Они резали, кололи, впивались, кромсали, превращая внутренности в лохмотья. Больно-то как, капец.