В вагоне присел.
И тут щёлк – рифма:
Даже в школе не было опытов! Тискались, чмокались, встречались, но вот стихов – не было! Одноклассник – Дима, задавали ему по строчке, он записывал, потом складно так рифмовал. Я его дразнил – «акын московский». Девчонки повизгивали от восторга, за ним табунком ходили, в рот заглядывали. Он-то это всё демонстрировал для Нельки Проценко. Мне это не очень нравилось, я тогда боксом и лёгкой атлетикой увлекался.
Как шутили одноклассники: – чтобы в нос дать и грамотно слинять!
Вот значит, какое потрясение на меня «наехало». Даже рифма прорезалась!
Костёр сильно дымил, три большие головешки крест-накрест горели плохо. Вставать и ворошить не хотелось: не холодно, а для декораций и так сойдёт. Тревожно было как-то.
Боб это заметил, засмеялся, взял со стола веточку укропа, протянул Василичу:
– Съешь! Нечисть – отваживает.
Тот машинально взял. Резковатый, терпкий вкус волокнистый стебель застревает в зубах. Подзавял, пока везли в такую даль.
Боб между тем взял большой фонарь, ушёл в сторону поля, что за лесочком. Вскоре вернулся, принёс несколько серебристых веточек: – полынь!
«Трава окаянная». И другое её название вспомнили, ставшее зловещим после взрыва, – «чернобыль»
Боб протянул Василичу две веточки:
– Вот. Если, Варя тебя спросит – что в руках: полынь или петрушка? – быстро отвечай: полынь! – Брось её под тын! – громко выкрикнет она и побежит мимо. И тут-то надо успеть бросить эту траву ей в глаза: русалка тебя не тронет. Если же ответишь: «Петрушка», – закричит она: «Ах, ты, моя душка!» – набросится и будет щекотать, пока не упадёшь бездыханный. И станешь вурдалаком, лешим, мужем русалочьим.
Василич посмотрел поверх костра. Впереди, по дальней кромке леса мелькнула чёрная тень.
Она просторным пологом развевалась на лету, и была похожа на солдатскую плащ-палатку.
Почудилось какое-то движение сбоку. Показалось, что от реки всколыхнулась бестелесно и тихо подплыла русалка Варя. А жених её вечный, Саня, тоскует, примостившись невесомо на ветке, и вот они друг перед другом, а встретиться – не получается.
Было ли видение, или то усталость да рассказы голову заморочили? Взрослый разум Василича сопротивлялся. Какие – русалки? Бред!
Свежесть наползала от реки. Сон пропал. Слух, зрение, мысль – всё работало чётко, ясно.
Из переднего кармана куртки Боба выглядывало серо-коричневое пёрышко, с едва заметными тёмными поперечинами полосок. Он перехватил взгляд Василича, взял перо в руки:
– Сова, её одёжка. Ночью охотится, а под утро возвращается к себе на болото. Перо обронит, и тот, кто его найдёт – будет счастлив.
– Так просто?
– Знаешь, когда произойдёт что-то невероятное, потом удивляешься – как всё просто! Чудо, оно – из простой мелочи рождается, и его только в последнее мгновение приметишь, и дивишься – как это прежде не замечал? Будто шаг сделал в сторону от привычного, лупу взял в руки и разглядел подробно, до прожилок, волосков, как хоботок у бабочки, когда она нектар пьёт, – счастье!
Вот есть мечта: ты её лелеешь, вынашиваешь трепетно – не дай бог примять краешек, какой от неловкости, пальцами грубыми цапнуть, приукрашиваешь ерундой всякой. И в один прекрасный момент надоедает вся эта возня! Махнёшь рукой, сперва расстроишься, что жизнь стала скучной, без искры, потом потихоньку забудешься. Даже досада иной раз посетит – вот, мол, взрослый, а повёлся на сказку!
И вот в этот самый момент – хлоп – свалилось на голову!
Загудела голова, как пустой барабан! Ты уж и не чаял, а оно – вот так, не, спросясь!
И стоишь, улыбаешься дурнем, и готов всем советы бесплатные раздавать – «Как дождаться счастья»! Гляньте – это же так просто!
Боб помолчал, потом произнёс
– Истинность чуда в благости, которая нисходит, если ты в это уверовал, а не в том, что ты это не можешь объяснить вот ЭТО – здесь и сейчас.
Боб вновь замолчал. Спрятался в бесконечные тоннели воспоминаний. Щёлкнул зажигалкой, блики заплясали по лицу, тёмные тени. Закурил, затянулся глубоко. Задумчивость была на лице вперемежку с мальчишеским выражением – почему?
С той поездки произошла во мне резкая перемена. Дома – всё невкусно, не в радость, скорей бы на работу. А там – голова всё время одним забита: вдруг она сейчас в вагон входит?