— Не хочу больше с тобой! Уйди! — крикнула она.
— Такими шлюхами город полон! — Он хлопнул дверью, уверенный, что уходит навсегда. А она позвонила ему вчера.
— Давай обо всем забудем. И встретимся.
— Ладно, — сквозь зубы процедил он.
— Семен, ты такой парень! Ты так мне нравишься! Извини меня.
— Больше так не делай.
Он ловко переложил свою вину на нее. Точнее, переложила она сама. И оттого все больше попадала ему в кабалу…
— Ты чего, обобрать свою телку решил? — спросил Глен.
— Ты плохо обо мне думаешь. Поживу, отогреюсь душой и телом, а там посмотрю.
— А может, женишься… Хорошая жена, хороший дом — что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?
— Ерики-маморики, ну ты выдал! Знаешь, Глен, я порой удивляюсь на этих баб. Хорошо, я — порядочный, честный вор, джентльмен. А была у нас на зоне одна муда с пруда — мы об него ноги вытирали. Очень уж у него статья паскудная была. Похож внешне на одного академика, его по телевизору показывали — кажется, Арбатов. Так вот, этот козел тоже написал в газету заяву на телку. «Ищу невесту». Приехала к нему матрешка из Вологды, а у нее еще прицеп — две дочки, девяти и одиннадцати лет. В колонии брак зарегистрировали. Слушай, о чем эта дебилка думала? Ведь он рано или поздно девок в дело пустит. Он же маньяк натуральный.
— Черт с ними. Тебя это беспокоит?
— Обидно, когда козел какой-то над детьми издеваться будет. Неправильно это.
— Пусть издевается. Каждый имеет право делать что хочет. Если, конечно, имеет возможность. Хватит у него духу на это — честь ему и хвала.
— Ерики-маморики, это ты, Глен, не туда погреб.
Он вытащил из пакета две воблы, одну дал приятелю. Тот принялся за рыбу, разделывать ее мешало отсутствие двух пальцев. Раны еще не зажили до конца.
— Кто тебе плавник отгрыз?
— Бывали дела, — отмахнулся он. Но потом выложил все.
— Хорошо они тебя. Кто — не в курсах?
— Не знаю.
— Это тебя, точно, еще на зоне поучить решили. У нас был такой слагай. Одного наказали. Только он сам руку на пилу положил. Знал свои грехи.
— Во дает! — Глен передернул плечами. Ему трудно было представить, что кто-то мог сам положить руку на циркулярку.
— А одного бросили прямо в лесопилку. При разборе сказали, что сам упал.
— Ну тебя с твоими страшилками!.. Сявый, ты, наверное, всех в городе знаешь?
— Меня два года не было.
— Все равно, ты в авторитете. Попытайся узнать, кто меня так.
— На хрена козе баян?
— Пригодится.
— Попытаюсь, — без особого подъема сказал Гусявин.
— Я в долгу не останусь…
Каждый выпил уже по полтора литра пива. На Гусявина, как всегда после такой дозы, нашло минорное настроение.
— Не нравится мне на воле, Глиня. Смотри, корефаны бывшие от жира лопаются, космогоническими бабками ворочают. Ссучились все. Никакая дружба, ничего не имеет значения. Не успел в колею попасть, хапнуть — отодвинься, не занимай проход. Чувствую, не приживусь я. Опять придется по квартирам лазить. Ткнулся в несколько мест — без толку.
— А чем плохо по квартирам лазить?
— Опасно. И не шибко наваристо.
— Смотря куда лазить.
После еще одной кружки Глен задумчиво протянул:
— Каждый имеет то, чего достоин. Делает то, что может.
— А почему мы ничего не можем? Я кое-что, Глен, задумал. Правда, это не совсем удобно. — Лицо Гусявина после минутного сомнения просветлело. — A-а, где наша не пропадала! Неудобно на потолке спать — одеяло сползает. Есть у меня наколка. Нужно, чтобы было, кому все прибрать.
— Найдем, если дело стоящее.
Карликов обожал старые песни. Ему до смерти надоели попсовые шлягеры, которые с утра до ночи гоняли на работе — в ресторане «Русская изба». А эта песня так песня — за душу берет.
Он отбросил легкое одеяло (Голландия!) и потянулся к инкрустированной дорогими породами дерева тумбочке. Надо все-таки дочитать эту книгу. В свое время на того, кто не читал «Мастера и Маргариту», в приличном обществе смотрели как на недочеловека: да умеет ли он вообще читать?