– Клей, это не предприятие.
– Еще какое предприятие. Мы не грабим банки. Боже, упаси. Мы владеем предприятием. У нас есть что продать или дать напрокат, и наш проклятущий простой народ платит за это. Девицы, наркотики, более высокие зарплаты и бог знает, что еще. Мы предоставляем все это за те деньги, которые получаем. Мы – предприятие, и нам минуты не протянуть без поддержки этих чертовых потребителей.
– Но ведь есть и законные предприятия, Клей.
– Как не быть. Только действуют они точно так же, как и мы. Они дерутся и грызутся за каждый доллар покупателя. Они пускаются во все тяжкие, чтобы избавиться от соперника. Они норовят произвести такой товар, который будет раскупаться. В своей системе они вышвыривают вон всякого, кто не выдает продукцию. И знаешь, когда увольняют больше всего людей? Под Рождество. А ты мне заливаешь про нравственность. Они выгоняют работников под Рождество, потому что в январе в делах наступает застой. Единственное наше отличие от них заключается в том, что мы увольняем работника навсегда. И делаем это лишь потому, что не можем позволить себе плодить посторонних, которые слишком много знают о делах организации. Любая крупная корпорация тоже хотела бы увольнять своих служащих таким манером, чтобы бывшие работники не пошли к ее конкурентам и не растрепали, чем намерена заниматься какая-нибудь «Ртуть и жуть» в следующем году. И не говори мне, будто это не так.
– Клей, неужели ты еще не расплатился с Эдом Ганолезе?
– Чушь, – заявил я. – Чувство долга – не единственное, что заставляет меня работать. Тут нечто большее.
– Все дело в том, что работа тебе нравится, – сказала Элла. – Ты любишь то ощущение силы, которое она тебе дает. Тебе по кайфу быть большим человеком из синдиката.
– Разумеется. А кто говорит, что мне это не нравится?
– Ты. С тех пор, как мы познакомились, только это от тебя и слышу.
– Ладно, ладно, – я снова сел рядом с ней. – Я люблю свою работу, понятно? Вот я какой. Большой злющий дядька, который работает на крупных противных жуликов и любит эту работу.
– Ты не обязан обсуждать это со мной, если не хочешь.
– Элла, почему ты переехала ко мне жить? Мы познакомились, я пару раз сводил тебя куда-то, потом сказал: «Переезжай ко мне», и ты согласилась.
Почему?
– Потому, что ты мне понравился. Какая еще может быть причина?
– Тогда ты знала меня хуже, чем теперь.
– Я знала, чем ты занимаешься.
– Черта с два ты знала. Все было так таинственно и делалось в таком секрете, что ни фига ты не знала. И ни фига не хотела знать. Стоило мне заняться делом, как ты тихонько исчезала с глаз моих, чтобы ни фига не знать.
– Я думала, ты сам так хочешь.
– Хотел, но теперь не хочу. Теперь я хочу, чтобы ты знала обо мне как можно больше.
– Зачем?
– Затем, что я хочу выяснить, любишь ли ты меня по-прежнему.
– Я ведь здесь, не так ли?
– Надолго ли?
Она молчала целую минуту. Потом отвернулась, сделала глоток и закурила сигарету, а я все ждал ответа. Наконец Элла сказала:
– Если ты клонишь к тому, чтобы сделать мне предложение, то, честно говоря, я никогда не слышала, чтобы человек сватался таким способом.
– Клэнси Маршалл женат, – ответил я. – Его жена убедила себя в том, что он – обычный законник, как и любой другой. Дома он не говорит о работе, в присутствии подруг жены вынужден мелко врать, а наедине с ней притворяться кем-то другим. Эд Ганолезе тоже женат. Его дочь учится в каком-то элитном колледже для девочек в новой Англии. Ему также приходится лицедействовать в кругу семьи. Мне такой брак без надобности. Я хочу, чтобы женщина вышла замуж за меня, а не за придуманный образ, которому я должен соответствовать.
– Иными словами, тебе нужна женщина, желающая стать супругой гангстера из синдиката, – ответила Элла.
– Чепуха. Мне нужна женщина, которая выйдет за меня.
– Разве это не одно и то же?
– Не знаю, может быть.
– Ты мог бы уважать женщину, мечтающую стать женой гангстера из синдиката?
– А кто говорит об уважении?
– Я говорю, – ответила Элла. – Клей, когда я перебралась к тебе, ты занимался тем самым мелким лицедейством, о котором только что говорил. Я избегала всяческих упоминаний о твоей работе, и тебя это устраивало. Но последние два дня ты все ближе знакомишь меня со своей настоящей жизнью, и я не переставаю задаваться вопросом: что же подумает этот человек о женщине, которая останется с ним и после того, как увидит, чем он зарабатывает на жизнь? Неужели он не будет считать меня заурядной шлюхой?
– Слушай, ты, шутница, я бы сделал предложение заурядной шлюхе, а? Не дури.
– А разве гангстеры из синдикатов женятся на ком-то, кроме заурядных шлюх?
– Это ты просто книжек начиталась.
– Не знаю, Клей. Дай мне подумать. Я не хочу отвечать тебе сейчас.
– Ты останешься здесь на то время, пока будешь раздумывать?
– Да, – ответила она. – Но... по-моему, сейчас нам лучше лечь и сразу уснуть.
– О!
Она взяла меня за руку.
– Не подумай, что это мой ответ, Клей. Просто мне надо подумать, и я не расположена заниматься... чем-либо еще.
– Хорошо, – сказал я.
Элла встала.
– Я отправляюсь на боковую, – заявила она. – Совсем умаялась. Ты будешь ложиться?
– Не сейчас. Скоро приду.
– Клей, – она умолкла и пожала плечами. – Поговорим завтра.
– Конечно, – сказал я.
Она подарила мне короткий холодный поцелуй и отступила на шаг.
– Ты похож на встревоженного мальчугана.
– А я и есть встревоженный мальчуган.
– Играющий в полицейских и воров.
– Ага.
Я проводил Эллу взглядом, а потом немного поразмыслил о ней. Я не знал, захочет ли она остаться, не знал даже, захочу ли этого сам. Я знал лишь, что она была первой девушкой за девять лет, заставившей меня задуматься о таких вещах. Первой девушкой за девять лет, вынудившей меня оправдываться.
Взгляни правде в глаза, Клей. Она была первой девушкой за девять лет, заставившей тебя подумать об уходе от Эда Ганолезе.
Глава 22
Когда я проснулся, а это случилось вскоре после полудня, Эллы в квартире не было. Она оставила на столе в кухне записку. Всего два слова: «Я вернусь».
Итак, она еще не решила и не хочет разговаривать со мной, пока не определится. Стало быть, мне остается только потеть и решать что-то для себя. Решать, можно ли жениться на Элле и продолжать работать у Эда Ганолезе. И если это окажется невозможно, придется делать выбор.
Вчера вечером мы подобрались к самой сути дела. Элла была права: мне нравилось работать на Эда Ганолезе. Нравилось все, что с этим связано.
Приятно было чувствовать себя сильной правой рукой Эда Ганолезе. Я занимал достаточно высокое положение в организации, чтобы никто, кроме Эда Ганолезе, не мог помыкать мной. В то же время, я не был и верховным заправилой, которого охочие до власти ребята мечтают свести в могилу, чтобы занять его место. Положение мое было прочным и безопасным, чуть ли не самым прочным и безопасным на свете, и оно мне нравилось.
И работа тоже нравилась. Хорошо было доводить указания до сведения исполнителей, шлепать отбившихся от рук малышей, когда они шалили, дарить им прощальный поцелуй, когда надо было снимать их с довольствия.
Не поймите превратно, я вовсе не хочу сказать, что мне нравится убивать. Такого рода работу мне поручают очень редко. Чаще всего моя задача – выбор профессиональных мокрушников, состоящих на довольствии в организации совершающих те немногочисленные убийства, без которых мы не можем обойтись.
Когда же мне приходится делать это своими руками, я напрочь отключаю все чувства, пока работа не завершена. Время от времени организация вынуждена ради дела совершать убийство, и я верю, что даже к этому можно подойти по-деловому. Во мне нет ни ненависти, ни сострадания. Я смотрю на это так же, как начальник отдела кадров, вынужденный уволить ненужного или докучливого служащего.