– На этот счет я ничего не могу сказать, – ответил я.
– Как вам известно, я достаточно влиятелен, чтобы с помощью полиции осложнить жизнь и вам, и вашему работодателю. Однажды я уже это сделал, так почему бы не повторить?
– А потому, что вы любили мисс Сент-Пол, – ответил я, – и, естественно, хотите помочь нам в поисках ее убийцы.
– Ага, понятно. И если ваш покорный слуга не станет с вами сотрудничать, значит, он лицемер. А вы умеете выворачивать все к своей выгоде, верно?
– Нет, сэр. Я умею только задавать вопросы. Пусть все будет по-вашему.
– А вы бойки на язык, – сказал Тессельман. Он откинулся на спинку кресла и принялся угрюмо изучать пустые просторы своего письменного стола.
Смокинг неподвижно стоял в углу, глядя в одну точку, находившуюся где-то на полпути между его хозяином и мной. Я застыл в напряженном ожидании. Хотелось закурить, но я знал, что лучше не шевелиться, пока Тессельман не пораскинул мозгами и не пришел к какому-то решению.
Не двигаясь и не отрывая взгляда от крышки стола, Тессельман проговорил:
– Я очень тепло относился к Мэвис Сент-Пол. Она хотела выйти за меня замуж. Я никогда не обманывался, полагая, будто она любит меня. Я старик, а она – молодая женщина. Она хотела выйти за меня, потому что я ей нравился, и она могла бы ужиться со мной, а через три-четыре года стать богатой вдовушкой. Я это понимал. Я понимал также, что она предлагает мне гораздо лучшие условия, чем любая другая женщина ее лет. Мэвис хотела не только моих денег, но и моего общества, я в этом убежден. Она не стала бы жить с мужчиной только потому, что он богат. Она согласилась бы жить только с тем богатеем, который ей нравится.
Он устремил на меня тяжелый взгляд из-под насупленных бровей и продолжал:
– Мне больно говорить об этом. Смерть Мэвис потрясла меня. Она, если угодно, была моим драгоценным состоянием. Я не любил ее, но относился к ней с большой теплотой и знал, что Мэвис – последняя женщина, которая, возможно, увлечется мною. Уж чего я только не придумывал, чтобы продлить это увлечение. Разумеется, петь она не умела, но не знала об этом. Я пообещал ей помочь сделать себе имя в жанре музыкальной комедии. Я обещал ей все, что угодно, лишь бы ее увлечение не сошло на нет. Когда Мэвис завела речь о бракосочетании, я пообещал ей жениться, хотя знал, что замужество превратится для нее в долгое и томительное ожидание вдовства. Она была моей лебединой песней.
Вдруг он вскочил, повернулся ко мне спиной и, тяжело подойдя к окну, устремил взор на Пятую авеню.
– У меня есть гордость, – сказал Тессельман, не глядя на меня. – Я проявил слабость, связавшись с Мэвис, но мне не по душе признаваться в этом.
Прослышав о ее смерти, о том, что она убита, я был и потрясен, и взбешен.
Кто-то уничтожил мое достояние, нечто очень ценное для меня. Я перемолвился со своим приятелем из полицейского управления, сказал ему, что надо бы побыстрее схватить и осудить преступника. Мною руководила вполне оправданная жажда мщения. Но потом я увидел происшедшее в ином свете. Я старик, приударивший за молодой женщиной и выставивший себя дураком. Когда вы впервые пришли ко мне, я решил, что вам не следует этого знать. Никто не должен был знать, каким болваном и слабаком оказался Эрнест Тессельман. Ведь я всегда гордился своей силой.
Немного помолчав, он отвернулся от окна и взглянул на меня.
– Теперь вы узнали все, что хотели, и можете уходить. Если у вас есть желание найти убийцу Мэвис, найдите его. Мне все равно. Потерю достояния можно пережить, каким бы ценным оно вам ни представлялось когда-то.
– Мистер Тессельман...
– Кажется, вам жаль меня, – сказал он. – Но я меньше всего нуждаюсь в вашем дешевом сострадании. Я никогда в жизни не искал ничьей жалости, и теперь не собираюсь.
– Мистер Тессельман, – повторил я, но он опять повернулся ко мне спиной и уставился в окно.
Смокинг сделал шаг в мою сторону.
– Пора откланиваться, приятель, – сказал он.
И я откланялся.
Глава 24
Я знал, что Элла еще дома, и не хотел возвращаться туда, чтобы опять сидеть с ней рядом в гнетущем молчании. Было только полпятого, а Элла уходила на работу в семь. Значит, мне надо было как-то убить два с половиной часа. Я скоротал время в баре за полквартала от конторы Тессельмана, размышляя об убийстве Мэвис Сент-Пол и заставляя себя не думать об Элле.
Сидя в отдельной кабинке над бокалом виски с содовой, я раскрыл записную книжку и взглянул на три оставшиеся фамилии. С Эрнестом Тессельманом я уже поговорил и теперь был убежден, что он сказал мне правду.
Всю правду или только ее часть – это другой вопрос. Но то, что он поведал мне о своих отношениях с Мэвис Сент-Пол, соответствовало действительности. А вдруг Мэвис в последнее мгновение пошла на попятный? Вдруг она решила, что не стоит выходить замуж за старикашку Тессельмана? Он сам сказал, что Мэвис была его лебединой песней. А вдруг она наступила на горло этой песне? Как я успел заметить, старик кипел от гнева. Если Мэвис отшила его, сказала, что уходит, Тессельман мог взбеситься, схватить нож и зарезать ее насмерть. А потом, поняв, что его заподозрят, выбежал из квартиры, нашел человека, который мог заменить его в роли главного подозреваемого, и отправился домой, чтобы прикинуться убитым горем, как только ему сообщат плохую весть.
И тут меня озарило. Не понимаю, почему этого не случилось раньше, но я вдруг понял, что все должно было происходить совершенно иначе; Мэвис Сент-Пол убили в квартире на Восточной шестьдесят третьей улице. Тем же вечером, но немного раньше, Джанки Стайн видел Билли-Билли лежащим без чувств в каком-то закутке возле кинотеатра на Восточной шестой улице, за пятьдесят семь кварталов от места преступления. Поездка от Шестьдесят третьей до Шестой и обратно заняла бы почти час и, кроме того, убийце не было нужды переться в такую даль, чтобы найти отрубившегося бездельника.
До сих пор я исходил из убеждения, что выбор пал на Билли-Билли случайно, а посему эта история представлялась мне лишенной смысла. Нет, умник отправился искать не первого попавшегося пьяницу. Ему был нужен именно Билли-Билли Кэнтел.
Более того, он отправился за Билли-Билли не после, а до убийства Мэвис Сент-Пол. Он нашел Билли-Билли, запихнул в машину, привез к дому Мэвис, втащил наверх, уложил на кушетку, потом зарезал Мэвис и удрал.
Конечно же, конечно, именно так все и случилось. Не две поездки к Мэвис, а только одна. Наш мальчик рассчитал все так, чтобы не рисковать и не возвращаться в квартиру после смерти Мэвис.
А это позволяло исключить Эрнеста Тессельмана. Я мог представить себе, как Тессельман впадает в ярость, внезапно убивает Мэвис Сент-Пол, а потом ищет способ как-то соскочить с крючка. Но я был не в силах представить себе, чтобы он заранее замышлял убийство Мэвис. У него не могло быть причин убить ее, таких причин, которые выдержали бы испытание спокойными и трезвыми раздумьями. Он мог убить Мэвис в припадке гнева, но не в результате холодного расчета.
Можно было вычеркнуть его имя из списка, оставив в нем только Джонни Рикардо и мужа Мэвис. Я мог бы вычеркнуть и Джонни Рикардо, но не хотел ограничивать себя только одним подозреваемым до тех пор, пока не буду знать о муже куда больше, чем знал сейчас.
Так я и просидел в баре почти до половины восьмого, раздумывая о том о сем, а потом отправился домой. Мне предстояло миновать двадцать пять кварталов, а на улице было еще жарко, хотя и не так знойно и душно, как последние несколько дней. Тем не менее я решил пройтись пешком. Мне не было нужды спешить в пустую квартиру, а на улице я мог вволю поразмышлять о жаре, такси, лотошниках, выстроившихся вдоль западного края Центрального парка и с надеждой глазевших круглыми серыми глазами на каждого прохожего. Я мог подумать о Мэвис Сент-Пол, ее муже и Эрнесте Тессельмане. Об Эде Ганолезе, Билли-Билли Кэнтеле и о многих других.