Лита уже пригодилась ему, чтобы выбраться из Полиса, – и может сгодиться снова. Как тот чудной ножик с несколькими лезвиями, что он видел на барахолке Оазиса, – чудной, но бесполезный, разве что ковырять в зубах у малютки кракена.
Они несколько раз свернули. Задержались в комнате без окон – монах возился с ключами. В сумрачном, освещенном свечами углу долговязый старик в рясе священника держал младенца. Склонился над купелью и громко шептал на речном языке:
– …зачатые светом и тьмой… явиться из чрева божественной рыбы… обрел начало от гнева его, от соленого сердца…
Ряса была грязной и рваной. На рукавах блестели округлые пластинки – чешуя? Старик – у Нэя язык не поворачивался назвать его священником – коснулся рукой воды, начертал над ней знак, похожий на плавник, и побрызгал на младенца. Младенец висел головой вниз и не шевелился. Старик дотянулся до свечи, горевшей на широком краю купели, и опрокинул ее в воду. Следом бросил младенца.
Лита сильно сжала локоть Нэя. Монах нашел нужный ключ, и они покинули баптистерий.
«Ни одно живое существо, – утверждали манускрипты, – не может переступить границу, не прервав своего существования».
Да, он слышал о магии Воскрешения. Вот только верил ли в нее?
– Дело не в магии, – сказал монах. Нэй впился взглядом в капюшон: монах прочитал его мысли? – Да, кое-кто из нас владеет ею, как владеешь ты. Но путь в Чрево – это не магия, а Преображение. Воля Творца. Творец желает каждому нового рождения. Его спасательный призыв звучит постоянно, но слышишь его не сразу. Для жизни нужно время – и для смерти тоже.
– Ты про искупление?
– Я про забвение. Чтобы всплыть, надо погрузиться. Но этого мало. Без Чрева душа возродится пустой.
– Чрева Кита, полагаю?
– Чрева того, кто знает Реку. Кто был внизу и вверху.
Нэй остановился.
– Кто ты?
– Ты знаешь.
Монах тоже остановился, повернулся и скинул капюшон.
На долю секунду Нэй увидел сразу две картинки, связанные с реальностью лишь этим капюшоном.
Увидел лицо своего учителя – Уильяма Близнеца.
Увидел черную пустоту.
Капюшон опал на плечи монаха.
Круглое отечное лицо. Приплюснутый нос. Мясистые губы. Нэй не знал этого человека. Или… Что-то знакомое мелькнуло в маленьких крабьих глазках – старое, алчное, уставшее – в придонной глубине.
– Кто ты? – повторил Нэй, положив руку на эфес шпаги.
Монах улыбнулся.
Мантия на его животе оттопырилась. Будто из кишок служителя выбралась крошечная беспалая рука. Дернулась в одну сторону, в другую – махала Нэю. Рванула вверх. Лита взвизгнула.
Из-за ворота выглянула заостренная мордочка. Крыса шевельнула усами.
– Наст? – выдохнул Нэй. – Элфи Наст?
Элфи Наст, четырнадцатый колдун Полиса. Сожженный за измену предатель.
Монах погладил крысу по голове.
– Не скрою, немного обидно быть узнанным таким образом, но при сложившихся обстоятельствах…
Он развернулся и засеменил короткими ножками. Нэй и Лита пошли следом. Поднялись по винтовой лестнице. Монах отпер дверь.
Маленькие окошки в широких стенах. Глухие арки. Свод в виде плавника. Тонкое кружево декора. Двойной ряд колонн делил помещение на три части.
– Здесь очень красиво, – сказал монах. – Если бы вы видели…
– Что, по-твоему, мы делаем?
– Стоите на крыльце, снаружи. Всякий, не способный понять замысел Творца, не допускается внутрь. Не может переступить границу.
Нэй промолчал. Они миновали треугольный алтарь, на котором лежали два трупа. Мертвые лучники.
– Отречение от тела есть отречение от смерти. Только так можно проникнуть в Чрево, захлебнуться временем. Только так можно вернуться.
Нэй усмехнулся.
– Что для этого надо сделать? Убить себя?
– За гранью много ответов, – уклончиво сказал монах.
– Тогда ты знаешь, зачем я здесь?
Монах кивнул.
– Я говорил с Уильямом. Он хочет вернуться.
– Ты нашел его тело?
– Увы. Его съели рыбы.
– Тогда как?
– Есть другой способ. В одной из книг, что мы нашли…
– Скопировали, – поправил Нэй.
– Скопировали, – согласился монах. – Идем. Я покажу.
Последняя дверь вела на улицу.
Нэй задохнулся от смрада. В канале, перекрытом плотинами и осушенном, гнили рыбьи внутренности… тысячи фунтов рыбьих… нет, не…
Нэй не сильно лукавил, когда говорил, что кракену будет тесновато на затопленных улочках Мокрого мира. Мертвый моллюск, на которого он смотрел, с трудом помещался в широком желобе, черном от тины и дерьма.
– Это купель, – сказал монах, словно его кто-то спрашивал. Словно это могло быть чем-то еще, кроме зловонной выгребной ямы. – В ней можно примерить новое тело.