Песня оборвалась также неожиданно, как возникла.
Слушатели обмениваются улыбками. Мужчина обнимает спутницу за плечи, и они продолжают путь, дивясь нежданной-негаданной встрече с родиной, которую оставили много лет назад и о которой в суете эмигрантской жизни вспоминали редко.
Помпезное здание лобби светилось, словно аванпост осаждённой крепости. По-стариковски неуклюже выйдя из такси, мужчины потащились к нему, оставляя позади главную улицу города.
— А теперь расскажи, как всё было на самом деле! — потребовал Садовой.
— Она всё время всё забывает, и я…
Владимир Николаевич кивнул, припомнив арабскую присказку: «Спросили мула: „Кто твой отец? — „Конь — мой дядя“. — последовал ответ“».
А Белозерцев засуетился:
— Костик! Один в номере.
Друзья прибавили шагу.
Белозерцев попал в замочную скважину со второй попытки. Не снимая обуви, двинул в спальню. Садовой последовал его примеру.
Обе кровати — пусты. Одна заправлена. С другой свисает покрывало. На нём — плоская морская раковина. Костя нашёл. Арабы вешали её новорождённым на шею. Как амулет. Так пояснил профессор-арабист.
— Костик!
Садовой предоставляет другу возможность убедиться: внука в спальнях нет. Сам же заглядывает в ванную и в туалет.
— Сынок! — раскатисто проносится по номеру.
В пароксизме отчаяния дед распахивает гардероб. Пусто! Не глядя друг на друга, они бросаются из номера. Входная дверь в нерешительности качается на петлях, когда Садовой поднимает указательный палец, призывая к тишине.
Из соседнего номера доносится:
Ни слова не говоря, Садовой стучит в дверь, из-под которой просачивается желтоватый свет. Никто не откликается. Пение продолжается. Тогда он надавливает на входную ручку.
… Они вошли в прихожую. Аромат благовоний накрыл с головой.
Мужчина сидел на полу, поджав под себя ноги. В руках — две закруглённые металлические пластинки, которыми он в упоении ударял друг о друга.
Похоже, он не осознавал, что в его номере — посторонние.
«Барабань об меня, а я на свирели поиграю!» — Такое арабское выражение пришло на ум Садового при виде этой отрешённости.
— Простите, уважаемый! — возвысил он голос.
Инструмент приглушил звук, но не остановил свои возвратно-поступательные движения.
— Мы ищем мальчика!
— Выбритая голова качнулась. Прядь, оставленная сзади и перехваченная зажимом, колыхнулась в такт. Губы остались растянуты — точно невидимыми ниточками. Костиного деда охватило желание — стереть эту улыбку с лица. Почуяв это, профессор сжал его запястье.
— Здесь никого нет, — выдавил из себя хозяин номера.
— Извините за вторжение! — пробормотал Садовой. И поспешил увести друга. Но это было уже без надобности: Пашино возбуждение словно напоролось на исчерпывающий ответ кришнаита. И вся энергия, двигавшая доселе его помыслами, вытекла.
— Харе Кришна! Харе Кришна! — неслось вслед.
Вначале они вернулись в лобби. Носильщик — этакий арабский Галиаф — при их появлении на мгновение оторвался от телевизор. Справедливо рассудив про себя, что малый не способен помочь, они не сговариваясь двинулись к рисэпшену, где один из сотрудников с трудом одолевал зевоту. Садовой долго, как показалось его товарищу, беседовал с обоими портье. Итог оказался неутешителен.
— Мальчик сюда не заходил!
Они прошли к шлагбауму на выходе. Пока шёл бесконечный нудный диалог с субтильным, подросткового вида охранником, Павел Петрович обшаривал взглядом прилегающую улицу.
Несмотря на поздний час, по ней фланировали парочки и целые группы туристов.
«Девушки по-прежнему похожи на райских птиц. Звёзды светят с привычных мест. А моего внука…»-И он впервые за время присутствия в его жизни Костика чувствует пугающую пустоту. Что угодно — старческое безумие, ещё один труп в бассейне, все четыре всадника Апокалипсиса — лучше, чем неизвестность.
Они проделывают обратный путь через лобби. Садовой отмечает: друг держится на остатках адреналина. Вот и лёгкая испарина выступила на лбу.
— Пятнадцать минут второго, — бесцветным голосом оповещает Павел Петрович, словно сообщение может навести на какую-то мысль.