Кристиан упорствует, по-прежнему отказываясь принимать всерьез любые мои предложения. Его непробиваемое упрямство начинает меня злить. А вчера вечером, когда я попросила ответить хоть что-нибудь, он проговорил еле слышным, бесконечно усталым голосом:
- Я не поверю тебе, даже если ты завалишь всю квартиру пленками и завещаниями. Все мы изверги, но ты - худший из нас троих.
14 мая.
Целый день на разные лады пыталась объяснить Кристиану, что никакого лейкоза у меня нет и в помине и я куда здоровее, чем он. Бесполезно. Он спокойно выслушивает, но ничему не верит. У меня просто руки опускаются.
15 мая.
Привела Клода, и он откровенно, во всех подробностях, выложил историю нашего сговора. Но Кристиану хоть кол на голове теши - он лишь насмешливо фыркнул и заметил:
- Напрасно вы так тревожитесь обо мне, доктор. Или я уже настолько плох, что меня пора утешать выдумками?
Озадаченный Клод быстро ретировался. Уходя, шепнул:
- Состояние не блестящее, но, по-моему, у него все это идет от головы. Видно, слишком перенервничал, бедняга.
Я вернулась в спальню и присела на кровать. Наступило долгое молчание. Наконец Кристиан посмотрел на меня, и взгляд его в эту минуту был спокоен и ясен, почти дружелюбен. Я уж было обрадовалась, но он тихо сказал:
- Знаю я, чего ты хочешь. Ты хочешь дать мне надежду, чтобы потом снова ее отнять... Ослабляешь петлю, прежде чем дернуть и затянуть окончательно... О да, тебе не нужна моя смерть, я должен жить - жить, каждую секунду изнывая от страха. И ради того, чтобы насладиться моими мучениями, ты готова пожертвовать всем, даже собственной жизнью... Никогда бы не поверял, что смогу возбудить в ком-нибудь такую неутолимую ненависть. Наверное, я просто не осознаю всю тяжесть своей вины...
Ну что тут сделаешь! Пока он в таком настроении, взывать к его разуму совершенно бесполезно.
16 мая.
Ночью я внезапно проснулась от холода. Окно было настежь. Я встала, чтобы его закрыть, выглянула и увидела Кристиана. Он лежал далеко внизу, раскинув руки на каменных плитах двора. Возле его головы расплывалась темная лужица.
Я пронзительно завизжала. Со мной сделалась истерика.
10
Дневник мадам Кристиан Маньи (окончание)
21 мая.
Никак не могу опомниться... Все словно в тумане.
О, будь у меня еще хоть один-два дня, я непременно сумела бы как-нибудь успокоить, удержать его. А теперь я совсем одна. Пустая квартира, где мы так и не смогли полюбить друг друга, где даже стены, кажется, пропитались страхом и предательством, наводит невыносимую тоску.
Я была жестока, как злой ребенок. И зачем он спас меня тогда в Дубровнике? Лучше бы дал мне захлебнуться в море...
23 мая.
Мадам Канова нанесла визит соболезнования. За эти дни она здорово исхудала, ну а мне даже не пришлось притворяться, чтобы выглядеть больной.
Эта женщина виновата во всем, что произошло, и сама прекрасно это знает. Знает она и то, что наше единоборство подходит к концу и перехитрить свою судьбу ей больше не удастся.
Я дала понять мадам, что издевалась над Кристианом чуть ли не до последней минуты. Такая жестокость произвела на нее неприятное впечатление она была явно удивлена и, кажется, даже слегка рассержена. Ее гнев - чисто интеллектуального свойства; его можно сравнить с раздражением ученого, который ошибся и не хочет это признать. Она считает себя тонким психологом, и ей обидно: диагноз оказался неточным; подопытная тварь демонстрирует какие-то неожиданные реакции. А ведь ничто не бесит нас сильнее, чем непредсказуемость того, с кем приходится иметь дело.
Но отказаться от привычных взглядов ей не под силу, и она опять пустилась в свои проклятые софизмы, чтобы теперь уже я, упаси Бог, не вздумала развлечься самоубийством.
- Добровольно отказываясь от жизни, люди надеются обрести избавление от страданий... - рассуждала мадам Канова. - Но, в сущности, такая надежда основана на недоразумении. Чтобы не страдать, надо хотя бы сознавать, что твои мучения кончились; те же, кто уходит в небытие, лишены этого утешения. Невозможно наслаждаться тем, что тебя уже нет. Самоубийство простительно лишь для неисправимых глупцов, которые верят в загробное существование, но вы-то, моя милая, безусловно, не принадлежите к их числу! И вы, конечно, понимаете, сколь велика ценность жизни, ее каждого неповторимого мгновения...
Если вы и вправду так думаете, мадам, - что ж, тем лучше. По крайней мере не ускользнете от меня - даже через окно!
25 мая.
Поеду путешествовать. Впереди - Италия, Греция, затем Константинополь...
А мадам Канове я сообщила, что отправляюсь на лечение в Штаты.
29 мая.
Завтра покидаю Францию. Заходила проститься мадам Канова. По ее просьбе я дала торжественную клятву: никогда, ни при каких обстоятельствах не прибегать к такому "недостойному меня" выходу, как самоубийство. Это удовольствие обошлось ей в дополнительные пять миллионов.
Необычайно нежная и чувствительная сцена прощания. Возможно, втайне она еще надеется завоевать мою благосклонность.
ПЕРЕПИСКА
Милан, 1 июля 1949 г.
Мадам Кристиан Маньи - владельцам детективного бюро "Анджело, Смит и компания", Сан-Франциско, Соединенные Штаты.
Уважаемые господа,
мне хотелось бы воспользоваться услугами вашего агентства для посредничества в получении и отправке моей корреспонденции. Но прежде прошу снабдить меня почтовой бумагой и конвертами со штампом какого-нибудь известного калифорнийского госпиталя, специализирующегося по болезням крови. Все это вам надлежит переслать на мое имя в Афины, в отель "Король Георг", к 17-му числу текущего месяца.
В дальнейшем я буду время от времени посылать вам письма, адресованные во Францию; вам остается лишь наклеить на очередной конверт американскую марку и отправить его с ближайшей почты.
Всю корреспонденцию, которая будет поступать для меня на адрес выбранного вами лечебного учреждения, я прошу незамедлительно пересылать в Париж, в детективное агентство Дюбрейля, чьи сотрудники уже в курсе дела и в любое время могут быстро связаться со мной. Сообщите мне, пожалуйста, потребуется ли вам специальное подтверждение ваших полномочий, чтобы я успела предупредить месье Дюбрейля. Это важно, поскольку я заинтересована в том, чтобы ни одно письмо не осталось невостребованным и не вернулось к отправителю. Благоволите сообщить через месье Дюбрейля сумму предварительного взноса и условия дальнейших расчетов.
Надеюсь, выполнение моего поручения не вызовет у вас каких бы то ни было затруднений. Добавлю, что торговый атташе посольства США рекомендовал мне ваше агентство как одно из лучших в Америке.
С уважением...
Р. S. Была бы очень вам признательна за подробную информацию о том госпитале или санатории, на адрес которого будут приходить адресованные мне письма.
Сан-Франциско, 24 июня 1949 г.
(Штамп на конверте: "Клиника Санта-Клара".)
Мадам Маньи - мадам Канове.
Здравствуйте, моя дорогая.
Путешествие получилось утомительным и далось мне нелегко, но уже тут, в Калифорнии, я чуточку приободрилась. В клинике все очень мило, обстановка уютная и доброжелательная; здешние специалисты, в отличие от парижских, находят, что у меня еще есть шансы. Так по крайней мере утверждает главный врач, доктор Мак-Грегор. Человек он очень представительный, и я льщу себя надеждой, что произвела на него некоторое впечатление, несмотря на мою худобу. (Я по-прежнему почти ничего не ем и катастрофически теряю в весе. Впрочем, это, кажется, обычный симптом...)
Пишу Вам, лежа в шезлонге на открытой террасе. Передо ивой - залив, и ветерок чуть рябит гладь океана. Сейчас вспоминается лучшее время моей жизни - свадебное путешествие на берега Адриатики, которым, если разобраться, я обязана в первую очередь Вам. Стараюсь выискивать в памяти хорошие страницы и с грустью вижу, что их совсем немного - наверное, я просто еще слишком молода...
Здесь я окружена заботливым уходом и не забываю, что только Ваша щедрость сделала для меня доступным лечение в таких условиях. Конечно, в прошлом мы с Вами доставили друг другу немало волнений и хлопот, но все это миновало. И сегодня я вижу в Вас только мудрую и любящую охранительницу моего покоя. И пускай у Вас есть личная заинтересованность в моем благополучии - все равно я думаю о Вас с теплотой и благодарностью.