Я уверен, что эти два события из моей жизни, даже не принимая в расчет дальнейшего, к сожалению, богатого в этом отношении профессионального опыта, достаточное основание, чтобы я мог рассматривать себя как «выжившего после самоубийства близкого». Не только редактура книги, но и они дают мне право на это послесловие.
Книга К. Лукаса и Г. Сейдена является универсальной для нас во многих отношениях. Прежде всего, она касается проблемы самоубийств — темы, и сегодня остающейся даже для профессионалов закрытой, малопонятной, полной мифов и предрассудков, за которыми часто скрывается беспомощность, брезгливость или отчаяние тех, кто призван оказывать помощь. Она посвящена людям, о которых у нас вообще никогда не говорилось: если замалчивалась сама проблема, то как могли приниматься всерьез оказавшиеся рядом. Наконец, книгу написали двое — профессионал-психолог и один из тех, кто решил поделиться с людьми личным опытом выживания. Это и сегодня для нас случай беспрецедентный. Недавно на конференции Канадской Ассоциации превенции суицидов я был поражен тем, что в зале бок о бок находились психологи, психиатры, социальные работники, уцелевшие самоубийцы, родственники и близкие тех, кто покончил с собой. И не просто сидели, а наравне участвовали в дискуссии, обсуждали различные проблемы и выступали с сообщениями. Полагаю, что перечисленных обстоятельств довольно, чтобы предсказать книге К. Лукаса и Г. Сейдена успех у нашей аудитории, ведь для многих она окажется первым источником, посвященным психологическим проблемам самоубийства и, в частности, переживанию горя.
Западные исследователи за прошедшую четверть века накопили изрядное количество фактического материала, теоретических обобщений и практических результатов помощи тем, кто пережил самоубийство близкого. Большинство из них сходятся во мнении, что любой суицид приводит к более интенсивному переживанию горя близкими (в сравнении с тем, которое именуется в литературе «обычным», «нормальным») и обусловливает более трудный процесс принятия и интеграции утраты, поскольку такая смерть серьезно затрагивает витальные представления человека о незыблемых ценностях мира. Они кажутся всерьез поколебленными, если вообще не утратившими значимость. Многие из оставшихся в живых прежде всего именно себя считают жертвами неожиданной и внезапной смерти близкого человека.
Один из ведущих современных американских суицидологов Норман Фарбероу следующим образом итожит эмоциональные переживания, свойственные выжившим после самоубийства близкого:
1. Интенсивное чувство утраты — переживание горя и скорби.
2. Гнев — из-за необходимости испытывать ответственность за случившееся.
3. Чувство разлученности — из-за того, что предложенная помощь была отвергнута.
4. Чувства тревоги, вины, стыда или смущения.
5. Облегчение, что исчезла раздражающе настоятельная необходимость в заботе или контроле за близким.
6. Чувство брошенности.
7. Появление собственных саморазрушающих тенденций.
8. Гнев, порожденный господствующими предрассудками, что случившееся является пренебрежением нормами социальной и моральной ответственности.
Разнообразные проявления гнева в виде злости, ярости, возмущения или раздражения встречаются очень часто у выживших после самоубийства близкого.
Они бывают направлены на конкретных лиц или учреждения, оказавшиеся безуспешными в усилиях спасти жизнь человека (на врачей, полицейских, спасателей), на всех окружающих (друзей и приятелей умершего, одноклассников или коллег, общество в целом), на самих себя, что упустили нечто важное для спасения, и, наконец, на самих умерших. Моя коллега — суицидолог из Любляны— рассказывала, что один из ее пациентов, отец совершившего самоубийство юноши, после окончания групповой терапии заявил: «Я и сейчас настолько рассержен на него, что если бы произошло чудо и он ожил, то, наверное, я бы растерзал его».