Глава 8, СДЕЛКИ: САМООГРАНИЧЕНИЕ
Не всегда жизнь людей, переживших самоубийство близкого, можно уложить в четкие рамки. Далее описываются разнообразные сделки, центральная тема которых — самоограничения, «выхолащивание» своей жизни. Но сфера самоограничений в конкретных случаях различна. На свой гнев люди реагируют широким спектром ограничений своего опыта или переживаний. В способах самоограничений, избираемых для борьбы с гневом или виной, присутствует некая мучительная острота. Читатель может извлечь из дальнейших рассказов немало поучительного.
Брат Бернис умер от отравления наркотиками ровно за одиннадцать лет до нашей беседы. Когда мы встретились с ней, она работала в центре, распространявшем информацию о различных группах самопомощи. Незадолго до встречи ее психотерапевт уехал из города, оставив Бернис без необходимой поддержки. Полтора года назад она сама совершила попытку самоубийства и была госпитализирована в лечебницу, где у нее выявили биполярный аффективный психоз. Бернис положительно отнеслась к беседе, охотно рассказывая о себе. Нас поразило, насколько Бернис была отделена от своих чувств, и она согласилась с нашим мнением.
БЕРНИС: Когда умер мой брат, родители не хотели, чтобы мы обсуждали эту тему. Мне не позволили пойти на похороны, поэтому я не смогла проявить горе в полной мере. Собрав всех нас, отец сказал, что смерть Сэма является «божьим наказанием» за наши грехи.
Мой отец — настоящий, как говорят, трудоголик. Он работал не менее восемнадцати часов в сутки, включая выходные дни. Моя семья была очень религиозной, и это сыграло большую роль в том, что произошло после самоубийства Сэма. Он принимал наркотики и считался позором и проклятием семьи.
Я любила брата и, когда он умер, почувствовала себя заброшенной. После начала маниакалъно-депрессивного психоза у меня появились сильные чувства вины и подавленности. В этом состоянии я приняла большую дозу медикаментов, чтобы отравиться, но не провела никаких аналогий между моей попыткой и самоубийством брата.
Как-то психотерапевт сказал мне, что я держусь за смерть Сэма. Но самое странное в том, что я никогда не упоминала о смерти Сэма на сеансах психотерапии до тех пор, пока терапевт не собрался уезжать. У меня действительно не было никаких чувств в отношении смерти Сэма до той поры, пока он не сказал, что уезжает. И вот тогда-то возникло чувство потери. Я догадываюсь, что у меня нет связи со своими чувствами, я как бы отделена от них и они возникают самопроизвольно.
Мы спросили Бернис: работая в организации, связанной с группами самопомощи, не участвовала ли она сама в одной их них, предназначенной для лиц, переживших самоубийство близких? Это помогло бы ей открыться после одиннадцати лет отгораживания от чувств, связанных с потерей брата.
БЕРНИС: Я опасаюсь быть в группе, боюсь дать выход эмоциям в чужом окружении.
Знаете, когда я лежала в больнице, я общалась с многими больными наркоманией. До того я испытывала облегчение, что мой брат умер, я думала, что так для него лучше. Но встретив этих людей в больнице, поняла, что им можно помочь и что они, в своей сути, неплохие люди. И теперь я чувствую себя виновной в том, что испытывала облегчение от смерти Сэма.
Мы уже приводили в главе 5 мнение Шона о своей семье, в основном касаясь его чувств относительно нежелания матери попрощаться. Ниже приводится его рассказ о том, как он и его семья реагировали на частые суициды близких. Шон работает в магазине, торгующем автомобилями. Он худощав. Не так давно его предки жили в Коре, и ирландский акцент до сих пор слышится в его речи, особенно если он заговаривает о своих чувствах.
ШОН: Ну, я повидал много такого.
Если я что-то и чувствую, то прежде всего пустоту. Наверное, плохо, что я не знал отца, но вряд ли я могу винить кого-то в его смерти. Когда-то я думал, что, возможно, сам в чем-то виноват. Помню, когда был маленьким, нам доставляло удовольствие снимать семейные любительские фильмы. Мать орудовала кинокамерой, а отец старался задержать меня в кадре. Я отталкивал его локтями. Когда позже я смотрел этот фильм, то думал: «Боже мой, что я делал с отцом?» Но это было в далеком детстве.
В 1962-63 годах у меня был психоделический период, когда вместе со старшим братом мы стали приниматъ сильные наркотики. Тогда у меня не было воли и желания жить. Я думал, что если повезет, то смогу дотянуть до двадцати. В то время влияние брата было очень сильным. Я очень уважал его.
Позднее я был очень зол на отца за то, что именно он заварил всю эту кашу. После двадцати лет я часто сердился на него. Я и до сих пор считаю, что его смерть способствовала разрушению нашей семьи. Гнев был так силен, что мне было трудно называть его отцом. Часто в глубине души я чувствую по отношению к нему едкую горечь. Во многом он не был мне отцом. Конечно, он обеспечивал меня, хотя и не виделся со мной. В этом смысле я уважаю его, но все же думаю, что он мог бы сделать и еще что-то.