— Виноват, товарищ адмирал, — так же тихо отвечает Костров.
— Виноватых бьют...
Сигнал горниста обрывает адмирала на полуслове.
— Так вот, командир, — после команды «Вольно» уже в полный голос продолжает Мирский. — Первую задачу будете отрабатывать в точке якорной стоянки. Готовность к выходу доложите завтра к исходу дня. Что касается моих замечаний по содержанию корабля — справьтесь у старшего помощника. Все ясно?
— Так точно, товарищ адмирал.
Проводив начальство положенным «смирно», Костров долго смотрит вслед адмиралу. «Ну вот, дорогой товарищ командир, — мысленно иронизирует он. — Кончился встречный марш, началась суровая проза буден». Не зря, видать, предупреждали его скептики, что «мандариновое» море — это не Тихий океан. Там, мол, и за борт лишний раз не плюнешь: отнесет ненароком на кого-нибудь из вышестоящих. Их там летом тьма-тьмущая греется на пляжах!
Вздохнув, Костров спускается с мостика в центральный отсек, напоследок больно ударившись коленом о перекладину трапа.
— Пригласите офицеров в кают-компанию, — говорит он вахтенному старшине.
Первым по его вызову является замполит, ярко выраженный кавказец с чисто русской фамилией — Столяров.
— Отчего загрустил наш командир? — улыбаясь, спрашивает капитан-лейтенант. — Наверно, приняли близко к сердцу адмиральскую овцу?
— Какую овцу? — недоуменно переспрашивает Костров.
— Шифрованно: очередную взбучку с ценными указаниями! — смеется Столяров, пощипывая крохотные усики под мясистым горбатым носом. Он постоянно трогает их пальцами, словно проверяет, на месте ли они.
«Тоже хорош гусь, — мысленно удивляется Костров.— Замполиту не мешало бы быть посерьезнее».
В люк протискивается командир ракетной боевой части капитан-лейтенант Болотников, которого все по старинке кличут комендором.
«Еще одно явление, — раздражается Костров. — Молодой мужик, а распустился до безобразия». Оп уже знает, что Болотпиковэ прозвали Слоновием Николаевичем за раннюю полноту и невозмутимый характер. По-настоящему его зовут Зиновием Николаевичем.
Чуть позже влетает вихрастый, с мальчишеским румянцем во всю щеку штурман старший лейтенант Кириллов. Последним приходит Левченко.
— Прошу извинить за опоздание. Был занят, — говорит он.
До сих пор Костров чувствует неловкость от первой встречи со своим однокашником.
— Юрка, чертяка! Неужели это ты? — искренне обрадовался он, тормоша друга в объятиях.— Я-то считал, что ты где-нибудь на Севере, па атомоходах...
— За Перекопом для меня кончается земля, — грустно усмехнулся Юрий.
— Неужто это ты — мой старпом? Я думал, просто однофамилец.
— Как видишь...
— Юрка, честное слово, я тут ни при чем! Если бы я знал!
— Не надо оправдываться, Саша. Если бы ты и знал, ничего бы не изменилось.
— Нет, честное слово...
— Какие будут приказания, товарищ командир? — вдруг перешел он на официальный тон, беря руку под козырек.
С тех пор даже один на один с Костровым он разговаривает подчеркнуто официально: «есть, товарищ командир», «разрешите, товарищ капитан третьего ранга?»...
И у Кострова теперь язык не поворачивается, чтобы сказать старому другу «ты».
— Все слышали указание командира соединения? — вопросом начал совещание Костров.— Оно больше относится к вам, чем ко мне. Корабля я еще не знаю и не представляю, успеют ли все боевые части подготовиться к сроку...
Вечером Костров уносит к себе в общежитие послужные карточки своих матросов и старшин. Раскладывает стопками на столе по боевым частям и службам, штудирует анкеты и внимательно читает автобиографии.
О многом говорят Кострову тонюсенькие картонные папочки. Молодым лейтенантом застал он еще время, когда матрос с семилеткой за плечами вовсе не был редкостью на корабле. Особенно в электромеханической боевой части. Тех, кто в ней служил, так и называли «черной костью». Корабельная «интеллигенция» — радисты, радиометристы, акустики — поглядывала на «мотылей» свысока. А теперь? Эка невидаль: среднее образование! Нынче и ромбиком на форменке никого не удивишь. С каждым годом грамотнее становится народ. Каким же образованным должен быть теперь офицер, чтобы не потерять уважение своих подчиненных!
И еще одно, уже грустное наблюдение делает Костров. В некоторых, матросских автобиографиях ни полсловечка про отца, хотя год рождения уже послевоенный. Но Костров понимает, что виной этому все-таки война. Их матери овдовели еще в невестах, а потом носили детей случая под истосковавшимся по мужской ласке сердцем...