— Разрешите, товарищ командир? — прерывает паузу старшина второй статьи Кедрин. — Позвольте мне взглянуть?
Он долго возится, прозванивая мегомметром электрические цепи, потом медленно вытирает вспотевший лоб.
— Через час схема будет в строю, товарищ командир! — повернувшись к Кострову, говорит он.
Назавтра мне стало совсем худо. Температура не спадала, язык распух и шершавым комом ворочался во рту. Мама вызвала на дом врача, та ввела мне пенициллин, велела полоскать горло отваром шалфея.
— Если ему не полегчает, придется положить в больницу. У него катаральная ангина, да и с легкими, боюсь, не все в порядке. И не держите больного на печи, мамаша, ему и без того жарко!
Двое суток я пролежал в муторной полудреме, иногда забываясь совсем и проваливаясь в темную яму без снов, а когда разжимал веки, то видел подле себя маму. Она сидела на табурете возле моего изголовья, меняла влажную повязку на моем лбу и поправляла сползающее одеяло.
Как-то, очнувшись в очередной раз, я увидел на мамином месте Ольгу. Зашевелил бровями, соображая, сплю я или бодрствую, а она улыбнулась мне ласково и нежно, как ребенку.
— Ты... пришла... ко мне... — пошевелил я спекшимися губами.
— Ага, — шепнула она.
Я взял в обе руки ее ладонь и поднес к небритой щеке.
— Ты лежи, Шура, — сказала она. — Докторша не велела тебя тревожить.
— Мне уже стало лучше сегодня, — сказал я, пытаясь приподняться с подушек. — Мама где?
— Тетка Настасья корову доит. Завечеряло уже...
— Оля, Ольгуня, Олеся... Единственная моя на всю жизнь, — шептал я, покрывая поцелуями ее руку.
— Пусти скорее! Настасья Петровна идет!
— Слушай, люба моя! Вернусь в часть, стану хлопотать для тебя пропуск. Не смогу я там без тебя, Олеся!
С улицы кто-то сердито затарабанил в оконную раму. Ольга испуганно обернулась, привстала с табурета.
— Ольга! — позвал за окном хрипловатый голос. — Ты что, в сиделки подрядилась?
— Иду, мама! — торопливо откликнулась она. — Поправляйся, Шура, — накидывая шубейку, говорила она мне. — Утречком я опять тебя навещу...
Оля легонько притворила за собой дверь, и чуть слышный скрип дверных петель резанул меня по сердцу.
— С чего это Акулина взбеленилась? — спросила из сеней мама. — До чего вздорная баба. Волосья посивели, а уму-разуму не прибавилось, — позвенькивая подойником, вздыхала она. Нацедила мне кружку дымящегося молока. Я отрицательно помотал головой.
— Пей, сынок. Через немочь пей,— уговаривала она.— Молочко парное всяких лекарств целебнее...
Я не отвечал, занятый своими мыслями. Мама подсела на табурет.
— Не майся понапрасну, Шуренька, — осторожно вошла она в мои думы. — Любит тебя Ольга, крепко любит, не сомневайся... Я век прожила, меня обмануть трудно. Только гордая она шибко. Неровней и в тягость тебе не хочет быть. Братеника на ноги поставлю, сама учиться пойду, говорит. И своего она добьется, оттого что девка она настырная. А со свадьбой потерпится, сынок, — глянула она на меня просветлевшими глазами. — Не перестарки ведь вы обои. А настоящую-то любовь прозелень не возьмет. Отец-то твой двадцати семи лет на мне женился, да и самой мне двадцать третий годок шел. А женихались чуть не сызмальства...
Из уголка маминого глаза вывернулась слезинка, она раздавила ее ресницами и вновь улыбнулась мне ободряющей улыбкой.
Под ласковый мамин говорок я задремал и увидел первый за эти дни сон. Стал будто Генька Лапин нашим с Олей сынишкой. Встретил меня из плавания за околицей, повесился мне на шею. А я подхватил сына на руки и гордо пронес через все село: глядите все, какая мне смена растет!
На этот раз проспал я беспробудно до самого полудня. И еще бы прихватил часок, да мама взбодрила меня, неловко потянув из-под меня простыню.
— Вдругорядь меняю, — сказала она радостно, — мокрущие скрозь! Это хорошо, сынок, коли в пот бросило. Значит, переломилась болезнь.
Я и сам чувствовал, что иду на поправку. Посвежела голова, унялась ломота в суставах. Осталась только зябкая вялость во всем теле.
— Гостей у тебя знатно перебывало, — сообщила мне мама.
— Ну да? И кто же?
— Ясное дело, Ольгуня чуть свет наведывалась. После председатель Иван Гордеевич заглянул. В район собрался, спрашивал, не надо ли чего привезти оттуда. Докторша была, сказала, что можно тебе вставать полегоньку. И еще от колхозного комсомола к тебе делегация приходила...
— Чего ж ты не растормошила меня, мама? Негоже вышло: гости в доме, а хозяин дрыхнет середь бела дня.