— Пора брать курс на отличный корабль!
— Не рановато ли, замполит?
— В самый раз, товарищ командир.
— Надо хорошенько все взвесить, Николай Артемьевич, — перешел на неофициальный тон Костров. — Дело очень серьезное, не всякому сложившемуся экипажу под силу, а мы еще без году неделю вместе плаваем. Взять обязательство — для этого много ума не треба, как говорит боцман Тятько, а вот чтобы их выполнить, надо пошевелить мозгой...
— Штурманскую БЧ можно хоть сегодня отличной объявлять, — решительно загибает пальцы Столяров.— Радиотехническую службу так же. Только с механиками и ракетчиками придется поработать.
— Ну что ж, Николай Артемьевич, давайте посоветуемся с офицерами, с партийным и комсомольским активом.
— Согласен, товарищ командир.
В тот день у Кострова состоялся еще один разговор, но уже в кабинете контр-адмирала Мирского.
— Так! — воскликнул адмирал, пробежав глазами рапорт. — Значит, предлагаете поменять вас с Левченко местами?
— Если нет другого выхода, товарищ адмирал.
— Похвальное благородство с вашей стороны, Костров, только выглядит оно мальчишеской бравадой.
— Я вам уже говорил, что мы с Левченко однокашники по училищу и по возрасту одногодки. Подготовлен он не хуже, а может, даже лучше меня. Почему я должен быть командиром, а он старпомом?
— Любопытная логика! — неожиданно улыбается Мирский. — То же самое я могу сказать о командующем флотом. И мы с ним одного, предвоенного выпуска. Я у него даже отделенным был.
— У вас совсем другое дело, товарищ адмирал.
— Отчего же? На первых порах я и по службе его обогнал. Когда я уже лодкой командовал, он всего-навсего башней на крейсере.
— И все-таки я прошу отправить мой рапорт по инстанции, — упрямо твердил свое Костров.
— В этом теперь отпала надобность, — посерьезнев, сказал комдив. — Левченко проектируется командиром новостроящейся лодки. Со дня на день будет подписан приказ.
Опять впереди нас надсадно сипел буксир, выводил лодку за кромку льда. Нам предстояло выполнить зачетную торпедную стрельбу. И хотя зимние стрельбы перестали быть диковинкой, нам подсадили «гуся» — посредника из штаба базы.
«Неужто роют яму под Котса?» — глядя на этого полнеющего, но моложавого капитана первого ранга, думал я.
Каперанг удивил меня тем, что не стал слоняться по отсекам и вгонять в дрожь молодых матросов. Открыв припасенную книгу, он забился с нею в угол кают-компании. Книга, должно быть, захватила его. Он то и дело улыбался, потирая ладонью залысины.
— Занимайтесь своими делами, — сказал посредник нашему старпому. — Если понадобитесь, я вас приглашу.
«Ясно, послан по Котсову душу, — утвердился я в своей догадке. — Небось поступила команда освободить местечко для какого-нибудь дипломированного выскочки». И неожиданно для себя разозлился на улыбчивого штабника. Мне чертовски захотелось не дать в обиду своего командира. Но что может сделать зеленый лейтенант, да еще с подмоченной репутацией?
Не на шутку забуранило. Один снежный заряд сменялся другим. Вокруг лодки колыхался киселем и рябился белесыми пузырями свинцово-серый зимний океан. Пологая зыбь не мешала торпедной стрельбе, зато видимость была той самой, которую моряки прозвали «куриной слепотой».
— Зря солярку жжем, товарищ командир, — осторожно заикнулся я. — Просвета не видать...
— Полный ажур, самый младший! — на удивление, бодро отозвался Котс. — Погода фирменная — тихоокеанская. Самая боевая.
Неужто он ничегошеньки не понимал? Я не вытерпел и брякнул напрямик:
— А ежели промахнемся, товарищ командир? Или торпеду потеряем? Ведь тому, в отсеке, этого только и надо...
Котс внимательно глянул на меня из-под заиндевелых бровей, озорно, по-мальчишечьи присвистнул:
— Ничего, Костров, нас с вами голыми руками не возьмешь!
Может быть, в этот момент в душе моей зародились стихи, которые я написал гораздо позже: