Полковник обожал всякого рода цифровые справки, и это оказалось большим несчастьем для Ореля, неспособного запоминать числа. Он ежедневно расспрашивал его о количестве жителей какой-нибудь деревни, о численности сербской армии или о начальной скорости пули, выпущенной из ствола французской винтовки.
С ужасом предвидя вопрос полковника о суммарном среднем уровне осадков во Фландрии (в футах и дюймах), он поспешил предпринять отвлекающий маневр.
— В Поперенге, — сказал он, показывая книгу, которую читал, — мне попалось одно довольно любопытное старинное издание. Это — описание Англии и Шотландии, принадлежащее перу Этьена Перлена. Париж, тысяча пятьсот пятьдесят восьмой год.
— Хоу! — воскликнул полковник, питавший к старинным книгам не меньшее уважение, чем к старым солдатам. — И что же говорит этот мистер Перлен?
Орель наугад раскрыл книгу и перевел:
— «…После обеда скатерть убирают. Дамы удаляются. Гладкий стол сделан из красного индийского дерева. Бутылки поставлены на подносы из того же дерева. Название каждого вина выгравировано на серебряной пластинке, прикрепленной к горлышку бутылки; гости выбирают желаемое вино и пьют его с такой серьезностью, словно каются в грехах; при этом они провозглашают здравицы в честь выдающихся людей или же модных красоток. Это они называют тостами».
— Модные красотки — звучит совсем неплохо! — сказал доктор. — Быть может, Орель хоть немного почувствовал бы прелесть портвейна, если бы распил бутылочку с Габи Делис[31] или Глэдис Купер[32].
— Для каждого дня недели предусмотрен особый тост, — сказал полковник. — В понедельник мы пьем за наших солдат, во вторник — за нас самих, в среду — за наши шпаги, в четверг — за наш спорт, в пятницу — за нашу веру, в субботу — за наших невест или наших жен и в воскресенье — за отсутствующих друзей и за тех, кто в море.
Орель продолжил чтение:
— «Происхождение тостов абсолютно варварское, и мне говорили, что обитатели Шотландского нагорья — это полудикие племена, живущие в постоянных раздорах…»
— Вы слышали, падре? — сказал полковник. — Месье, повторите это место специально для падре.
— «Мне говорили, что обитатели Шотландского нагорья… полудикие племена, живущие в постоянных раздорах, сохранили первоначальный характер этого обычая. Пить за здоровье кого-либо значит как бы просить это лицо охранять вас, покуда вы пьете и беззащитны. А тот, за чье здоровье вы пьете, отвечает вам: «Ипледжиу», что на их языке означает: «Гарантирую вам безопасность». Затем он извлекает из ножен свой кинжал, упирает его острием в стол и охраняет вас, пока ваш бокал не выпит до дна…»
— Вот почему, — сказал майор Паркер, — призовые оловянные кубки, раздаваемые победителям соревнований по гольфу или фехтованию, всегда на стеклянной ножке, сквозь которую виден нацеленный на тебя клинок убийцы.
— Пустите по кругу портвейн, месье, — сказал полковник, — я желаю выпить второй бокал за падре, чтобы услышать от него: «Импледжиу» — и увидеть, как он воткнет в стол острие своего кинжала.
— У меня всего лишь швейцарский нож, — ответил падре.
— Ничего, сойдет, — сказал полковник.
— Эта теория происхождения тостов весьма правдоподобна, — заметил доктор. — Мы без конца повторяем прародительские жесты и мимику, хотя они совершенно бесполезны для нас. Когда великая актриса хочет выразить чувство ненависти, она размыкает свои чарующие губки и обнажает клыки. Это — неосознанное воспоминание о людоедских инстинктах ее предков. Мы пожимаем руку друга, чтобы он не нанес нам удара, и приподнимаем шляпу в знак приветствия, ибо наши предки, представая перед начальством, смиренно обнажали головы, готовые подвергнуться усекновению…
В этот момент раздался треск, и полковник Брэмбл с грохотом повалился назад: одна из ножек его стула сломалась. Доктор и Паркер помогли ему подняться с пола, а Орель и падре, наблюдая эту сцену, не сумели удержаться от прямо-таки судорожного и упоительно приятного хохота.
— Вот видите! — великодушно вмешался майор, смущенно пытаясь хоть как-нибудь извинить Ореля, тщетно кусавшего свой язык. — Вот вам убедительный пример живучести стародавних пережитков. Думается, это падение вызывает смех именно потому, что в представлении наших предков смерть какого-нибудь мужчины воспринималась как одно из забавнейших зрелищ. Она либо избавляла вас от противника, либо, несомненно, уменьшала число мужчин, делящих между собой пищу и самок.
— Попались мы с вами, месье, — тихо проговорил падре.
— Один французский философ, — слегка успокоившись, сказал Орель, — разработал совершенно иную теорию смеха. Имя этого философа Бергсон[33], и…