Она не стала идти вглубь, а села за столик справа от входа. Во-первых, это был единственный свободный столик, а во-вторых, с него прекрасно просматривался не только зал, но и вся стойка, у которой стояло человек десять, запивавших опрокинутые стопки виски пенистым светлым пивом.
Лилит неспешным взором обводила помещение. Пока никого, кто мог бы привлечь ее внимание. Шатаясь, к ее столику подкатил небритый тип лет пятидесяти с красными навыкате глазами и кружкой пива в руке. Свободной рукой он указал на стул напротив Лилит и, изобразив подобие улыбки, с трудом произнес:
– Мжжжно?
Она, выставив вперед ладонь, сделала отрицательный жест.
– Я жду человека.
Небритый тип, похоже, удивился:
– А я разззве не чччеловек?
Лилит нахмурилась. Ей не хотелось звать вышибалу, но качавшийся перед ее столиком пьянчужка ломал всю ее нехитрую, но проверенную стратегию охоты.
– Человек, человек. А теперь исчезни. Пока мой бойфренд не помог тебе это сделать.
Небритый выпивоха покрутил головой и буркнул:
– Нет у тебя никакого бойфррренда. Но… не хочешь, так и хрен с тобой.
И, к облегчению Лилит, отчалил к стойке бара. Подойдя к ней, он, пошатнувшись, ткнулся плечом в странного даже по меркам Сохо персонажа: почти двухметрового детину лет тридцати пяти в ковбойской шляпе и ковбойских сапожках на высоких каблуках. Детина как раз опрокидывал в рот очередную стопку, и толчок в плечо заставил его пролить виски на подбородок. Поставив пустую стопку на стойку, ковбой обеими руками поднял пьянчужку за воротник куртки и, встряхнув, швырнул его в сторону входной двери, до которой тот доехал уже на заднице.
Потом, повернув голову к Лилит, ковбой приподнял шляпу и слегка поклонился ей. Значит, заметил, как это существо лезло ко мне, подумала она, и улыбнувшись, кивнула ковбою. Как бы благодарно. Но и… как бы приглашающе.
Он приподнял кружку с пивом и сделал жест в ее сторону. Она отрицательно покачала головой и двумя пальцами – большим и указательным – дала понять, что предпочла бы что-то менее объемистое. Через несколько секунд он стоял у ее столика и, снова приподняв шляпу, представился:
– Джек Мэйсон, мэм. Вы позволите мне вас угостить? Бренди, виски, шерри?
– Благодарю вас. От рюмочки шерри я бы не отказалась.
Ковбой отправился к стойке, откуда вскоре вернулся с двумя стопками: шерри для дамы и виски для себя.
– Cheers![42] – он поднял стопку и махом ее опрокинул. Она пригубила свой шерри.
– Меня зовут Лиззи, – она протянула Мэйсону руку, которую тот, вопреки ее ожиданиям, не поцеловал, а мягко пожал.
– Рад знакомству с вами, Лиззи. Вы, я полагаю, отсюда?
– Отсюда? Вы имеете в виду Англию, Лондон или Сохо?
– И то, и другое, и третье.
– Что ж, это и есть ответ: и то, и другое, и третье. Я живу через пару улиц отсюда. Всю свою жизнь. А вы, Джек?
Она незаметно бросила взгляд на его левую руку. Окольцован. Ну и что? Не под венец же ей с ним идти.
– Я? – переспросил он. – Оклахома. Соединенные Штаты. Чуть дальше, чем пара улиц отсюда. – И он заржал так громко, что клиенты за соседними столиками повернулись в их сторону. – Пардон, мэм. Да, чуть дальше. Чуть-чуть.
Тут он заметил, что ее рюмка уже пуста.
– Повторим? Или сменим мелодию?
– Разве что на глоток бренди.
– Считайте до десяти, – отчеканил Мэйсон и зашагал к стойке.
Внезапно по ее спине пробежал холодок. «Сменим мелодию». И ее действительно сменили – на музыкальном автомате. Сейчас Клаптон пел свою пронзительную балладу My Father's Eyes.[43] Лилит застыла, вспомнив, как все шире и шире раскрывались глаза ее отца, наливаясь кровью то ли от боли, то ли от запредельного изумления, когда наточенный кухонный нож вошел ему в живот по самую рукоять.
«Мистер Оклахома» поставил на стол стопку виски, бокал бренди, наполненный на палец, и опустившись на стул, озабоченно посмотрел на Лилит.
– Что-то не так?
Она заставила себя улыбнуться. Ей вовсе не хотелось терять этого могучего самца с белоснежными зубами и светло-русой шевелюрой, примятой «Стетсоном».
– Нет-нет, Джек, все в порядке. Cheers!
Она первой подняла свой бокал, чокнулась с ним и добавила:
– За Оклахому!
– За вас, Лиззи. За красавицу родом из Сохо!
Они выпили. Он достал из кармана замшевой куртки пачку «Кэмела» и, чертыхнувшись, снова сунул ее в карман.
– Черт бы драл эту Европу! Ни в одном баре не покурить. А что за удовольствие стопка без «Кэмела»? Или здесь все-таки есть заведения, где можно провести время действительно по-человечески?
Пора, решила Лилит. Немножко рановато, можно и спугнуть. Но, кажется, пора.
– Увы, Джек, – произнесла она. – Таких заведений на Бервик-стрит уже нет. Но…
Он вопросительно взглянул на нее. Во взгляде мелькнула тень догадки.
– Но?.. – переспросил он.
– Но в своем доме я устанавливаю правила сама. И «Кэмел» там не запрещен.
– Я правильно тебя понял, Лиз? – Он еще не был уверен.
– Это минут десять-пятнадцать ходьбы. Если, конечно, ты…
– Надо бы прихватить с собой пинту чего-нибудь для настроения.
– Дома все есть.
– Тогда вашу ручку, мэм.
Он встал, подождал, пока встанет она, предложил ей руку, и так, под руку, они вышли из ставшего для нее уже неинтересным и ненужным заведения.
– Виски у меня, правда, нет, – сказала она, роясь в глубинах настенного бара в гостиной. – Шведская водка, «Абсолют». Лимонная. Устроит?
– В самый раз, – отозвался Джек из-за стола.
Выставив на стол тарелки с сыром и ветчиной, она поставила стопку для Мэйсона и стакан для себя, на который ее гость с удивлением воззрился.
– Я выпью апельсинового сока, если не возражаешь, – улыбнулась Лилит. – Ты, наверное, решил, что это для водки?
Он расхохотался и, закурив сигарету, поинтересовался:
– Небось, завтра на работу?
– Так и есть.
Они сидели, жуя бутерброды, Джек радостно догонял «Абсолют» «Кэмелом», и Лилит подумала, не поставить ли что-нибудь вечернее, настроенческое на CD-плейер. Но настроение было и так вполне добротное. И Джек ей откровенно нравился, и в его глазах она видела то, что хотела увидеть: негаснущий огонек желания.
– Джек, – внезапно сказала она. – Можно нескромный вопрос?
– Дорогая Лиззи, все что угодно.
– Я не могла не заметить, что на твоей руке кольцо. У тебя семья?
– Это тебя смущает, Лиз?
– Нет. Просто хотелось знать, есть ли у тебя дети?
Он расплылся в белозубой улыбке.
– Трое белокурых чертенят. Погодки. Мальчик, девочка, и потом еще мальчуган. Хочешь посмотреть?
Она закивала. Джек сунул руку во внутренний карман куртки, достал бумажник и, вынув из него фотографию, протянул ее Лилит. Жена Джека ее интересовала мало, но детишки и впрямь были чудо. И все трое гораздо больше похожи на Джека, чем на его половину. Гены. Хорошие гены. По нынешним временам очень дефицитный товар.
Мэйсон потянулся за бутылкой. Лилит остановила его, взяв за ладонь.
– Джек… Мне не хотелось бы, чтобы ты опьянел. До того, как…
– Лиззи, золотце мое, за это можешь не переживать. Впустую нынешняя ночь не пройдет, обещаю. В своем молодце я уверен.
– Но я прошу тебя.
Она встала, протянув ему руку. Он тоже поднялся со своего стула, с сожалением бросив взгляд на бутылку «Абсолюта».
– Пойдем.
Кровать в спальне не слишком широка, подумал Мэйсон. Хотя ему, с младых ногтей упражнявшемуся на заднем сиденье отцовского «Понтиака», много пространства и не требуется. Лиззи, опустившись на колени, растегнула молнию его джинсов. Вытащив наружу член, который мгновенно пришел в состояние боеготовности, она сначала принялась поглаживать его руками, а потом стала целовать, щекоча языком. Джек, слегка нагнувшись, расстегнул ее блузку и, сняв ее, рывком сорвал черный кружевной бюстгальтер, подставив ладони под тяжелые полные груди.