Найджел сказал за нее:
— Вы все-таки пришли. Эгрегиэ. Времени нет.
Найджел отогнал машину к обочине и пересел в их. Встретился с Гамельном взглядом и протянул ладонь для рукопожатия.
— Сьюзен говорила, что за ней должны прийти. Обязательно. Теперь я понял, о ком она. Завтра ее собирается забрать мать. Не мать, а эсэсовец. Такие, знаете, в концлагерях заведовали.
— Мы опоздали? — Леона сжимала кулаки, готовая вырывать Сьюзен из любых пут и рук.
— Вы кстати. У Джорджии ночное дежурство. Связь есть. Думаю, она будет рада узнать, что у нее не глюки. Отлично придумали, мисс, притвориться пациенткой и пробраться в корпус. Даже я попался на вашу удочку.
— Джорджия — медсестричка-лисичка, да? — Леону окутал на секунду стыд. — Она недавно работает?
— Вообще-то уже пятый год. Но речь сейчас не о ней.
— Да, извините, — Леона постаралась выкинуть лишнее из головы. — Каков план действий?
— Санаторий огражден не только забором, но и лесом. К лесу ведет калитка, поскольку туда выводят группы на экологические прогулки. Сьюзен стоит выйти с территории самой. Это решит половину проблем и уберет лишние подозрения. Охранника Джорджия отвлечет.
— А потом мы перехватим Сьюзен у шоссе, да?
Найджел вынул из кармана потрепанную карту и, пока разворачивал, пояснял:
— Да. Только не у того, от которого идет прямая дорога к санаторию. Если идти в обратную сторону наискосок — можно выйти к шоссе, ведущему к аэропорту. — Он пальцем прочертил путь, который казался сущей ерундой в масштабе один к ста. А на деле — долгий и трудный. — Очень надеюсь, Сьюзен не заблудится.
— У нее будет с собой телефон? Хотя бы фонарик? — Леона едва за грудки доктора не взяла, нависнув так, что тот деликатно отодвинулся.
— Фонарик будет. Ути люксе. Телефон ей иметь при себе опасно. Умельцы не только звонки с сообщениями вскроют, но и местонахождение.
Леоне немедленно захотелось раздробить свой телефон дубинкой. Подсунуть единорожной соседке: «Будьте так любезны». И телефон Гамельна заодно. А что? Неадекватное поведение! Но это, наверное, перебор. Или нет?..
— То есть никакой связи? — в разговор неожиданно вступил Гамельн, который, судя по взгляду, просчитывал тысячу и один вариант удачного разрешения дела.
— Почему же, — Найджел улыбнулся. — Сьюзен однажды напела одну мелодию… Эсиопии Хамелини, как она назвала. Я подарил ей за это охотничий свисток. Звук у него хорошо разлетается. И ни с чем не спутаешь. Похож на крик буревестника.
— Во сколько?..
Найджел изысканно задрал рукав и сверился с часами.
— После восьми. До девяти у детей свободное время. Сьюзен выйдет порисовать. Она всегда рисует за корпусами. А там и калитка рядом.
— А дети шум не поднимут? — Леона вспомнила девочку-гимнастку и таинственную «без языка».
— У Джорджии ночное дежурство, а они со Сьюзен любят читать допоздна, — доктор Найджел сложил карту и покачал головой. Видно, врачебный долг боролся в нем с человечностью. Да что там: просто расставаться — это всегда грустно.
— Спасибо большое, — Леона постаралась вложить в простую фразу всю горячую благодарность.
— Пока не за что. На всякий случай для общей легенды… — Найджел отследил взглядом значок камеры на заправке. — Я объяснял вам дорогу. Бенедиксимус.
— Гратиам аджимус, — Гамельн причудливо взмахнул рукой, и у доктора в улыбку закралось тепло.
Ну нет уж. Гамельн — ее, Леоны! Ее. Написать большими буквами, что ли? Найджел пускай к лисичке подкаты делает. Рестораны, то да се. Пока Леона пыхтела — Найджел успел не только выйти, но и уехать. Его машина выворачивала с заправки, моргая поворотником, будто подмигивая.
— У нас чуть меньше часа. Чем займемся? — Гамельн почти улегся на руль, лукаво стреляя глазами.
— Ты тоже знаешь этот колдовской язык? — Леона игривого настроения не разделяла и хотела хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей. — Что такое «эгрегиэ»?
— «Прекрасно» или «превосходно» на латыни.
— А «эсиопии Хамелини»?
— Колыбельная Гамельна, — Гамельн выпрямился и поджал губы. Свою колыбельную он пел всем детям, и это была еще одна связующая нить.
— Тебе не страшно?..
— Не боится только мертвец, львенок. А я вроде как жив.
Гамельн развернулся к ней, взял ее ладони в свои, дыхнул — сначала холодно, потом тепло, приложил к сердцу, которое билось не громко, не взбалмошно, но как-то завораживающе, потянул к паху — почти без намека, доверием. Хотя щеки у Леоны все равно запылали.