Большинство современных «цивилизованных» людей так называемого прогрессивного общества в век глобальных технологических новшеств до сих пор хранят атавизмы язычников — и всегда будут продолжать поклоняться своим никчемным безмозглым идолам. Не важно кто это будет: звезда телесериалов, любимый видеоблогер или вокалист какой-нибудь третьесортной популярной гламурной музыкальной группы.
И тот кто их унижает, но они питают к нему чувство слепой беззаветной любви, они будут превозносить его. А других будут подвергать социальной травли, желать им смерти, выпить яду, издеваться, оскорблять, смеяться и яростно ненавидеть.
***
Стоя на кладбище или где-нибудь в лесу, ты чувствуешь нечто особенное в онемевшей от напряжения душе.
Смерть дарует какую-то надежду. Даже если эта надежда вновь окажется пустой иллюзией. Я умру не в этом смехотворном городе, в окружении ходячих трупов. А в объятиях опавших листьев. В кругу деревьев, под бледно-синим небом, пьянящим своей глубиной и недосягаемостью. Почувствую поцелуй ветра и медленно закрою глаза. Дух освобожден.
А тело выброшено на корм воронам
Падальщики слетаются
Они питаются мной...
Хоть кому-то я был полезен. И тело послужило миру природы.
В принципе, я всегда принадлежал к царству призраков. И когда уйду, ничего не изменится. Я был всего-лишь тенью на асфальте, темным силуэтом, который едва ощущали, как колышущиеся шторы в ночной комнате с открытым окошком. Горько и приятно осознавать, что моя смерть будет такой же - тихой и отстраненной от всего.
Последнее мое обращение будет не к людям, нет. Вопрос, который я задам: позволь мне умереть на твоих корнях. И я умру под деревом, укрывающим, как самое заботливое из всех существ, и одновременно холодное и бездушное, как будто ничто его в этом мире не тревожит и не волнует. Оно напоминает о том, что и ты можешь также. Тебя давно уже ничего не трогает. Ты медленно умираешь под этим деревом, с которым вы чем-то похожи.
В таком случае не нужно громких песен, ни тризны, ни стихов. Горькие слезы оставьте, их и не будет - не к чему оплакивать такого злодея, каким был я, пустое. Останется только моя вера, нет, не останется ничего. Я забудусь, хотя умирая буду думать о многом. Только не с ненавистью. С любовью и теплом, даже если там меня будет ждать вечный мертвый холод.
***
Также и я, будто потерянный, одержимый безумством монах, жаждущий капли небесной любви, но за грехи ввергнутый в пучину собственных кошмаров. Встречал рассвет в саду убитых горем лилий. Алело солнце, словно стыдилось возвращения в обитель скорби, где я неусыпно рвал на себе волосы в чаду злокозненного бреда. Трава вздымалась, алмазные лепестки ее, как волосы на коже, трепетали в страхе и волнении. Все было неспокойно. Среди деревьев в парке, всюду видел силуэт моей погибели. Она шептала, и при лунном сиянии до слуха доносилось: брат, ты в отчий дом путь не найдешь. Зачем? Зачем? Иди, напейся крови! Посмотрим, кто выпьет ее больше!
Когда очнулся, на гранитном небосводе сияла осень мертвенно-бледными лучами. Сокрушенный, я лежал в тени платанов, провожая взглядом жизнь, уходящую безвозвратно, кружившую, как вороны кружат над лесом. Она улетела, бесконечно смеясь предательским глумливым смехом. И я улыбнулся торжественно мрачно. Это была ухмылка больного скитальца. Листья исчезли с веток. Они все подо мной. Кругом голая реальность. Тоскливая сонливость и холодная грусть. Земная беззвездность в наступающем ночном безмолвии пробудила в груди одинокого странствующего юноши безнадежность и искушения...
Что происходит когда благодать нисходит на никчемность? Когда божественная воля дарует милость тому, кто ее не заслужил? А тело бренное и далёкое от совершенного искусства внезапно сталкивается с ним. Рождается сладкий ад. Звучат погребальные гимны. Душа празднует нисхождение. Страдания, которые не дано постичь смертному. Душа, цепенея, парит над всеми безднами. Пульсирующая мистерия светлой смерти проникает в грудь и останавливает сердце. Так умираешь в красивой аллее монастыря, забываясь о том, кто ты, и одновременно вспоминая...
Огонь замирает. Переливаясь всеми цветами, всепроникающий, рождается неземной огонь Любви. В ночных сумерках он кажется таким таинственным, ясным и далеким. Слишком великим, чтобы его постичь, почувствовать или обозреть полностью. Серебряное сияние, возникающее из красной дымки облачного неба, льется в воздухе из невидимого тайника и заключает в объятия мертвое тело. Содрогается воздух в холодных сумерках, пронизанных светом. И покорно качаются ветви, и окна, и крыши, и небо, утопающие в первозданной тишине — все дышит благородством и чистотой, словно скрывающей от тебя союз субстанций. Дыхание этой Любви проникает в несчастный окоченевший ларец, наполняя его сокровищем истинны.