Я выпрыгнула из окопчика, махнула Мартынову:
— Желаю удачи! Я тоже вперед!
Бой так быстро откатывается и так недавно еще был здесь рядом, что тяжелый, с зазубринами осколок, который я наклонилась поднять, обжигает мне руку.
Из капониров и укрытий артиллеристы уже вытаскивают тягачами на дорогу тяжелые пушки и волокут их вниз, по склону, в лощину. Связисты хлопотливо перекликаются, сматывая многожильные нитки цветных проводов, тащат тяжелые аппараты.
Прямо мне навстречу из кустарников вывертывается разведчик — уже оттуда, из самого боя. Он тянет за шиворот пленного немца, длинноногого, хилого, в зеленом френче с нашивкой за зимовку под Москвою в петлице. Немец ранен в левую руку, она забинтована, и кровь, проступая крупными каплями, падает в пыль, на дорогу.
Временами они останавливаются, пытаются друг другу что-то сказать, скорей жестами, чем словами, потом снова шагают рядом, толкаясь при этом плечами. Возле меня они останавливаются, как друзья. Немец чиркает бронзовой зажигалкой, дает прикурить сначала разведчику, потом закуривает сам. На лице его робость и наслаждение: от табака, оттого, что жив, уцелел.
Признаться, я с растерянностью гляжу на эту нелепую пару. В сбитой на ухо запыленной пилотке наш разведчик, хотя и невысокого роста, но плечистый, широкорожий, кажется мне просто богатырем рядом с бледным, тщедушным, испуганным немцем. И то, что он обращается с пленным, как с равным себе, меня удивляет.
— Эй, браток, куда ведешь? Погоди! — крикнул кто-то разведчику от тягачей, вытаскивающих гаубицы со старых позиций, и по траве, вниз по склону, позвякивая в такт огромным шагам серебряными медалями, сбежал высоченный артиллерист.
Он с разбегу широко размахнулся и ударил пленного в лицо. Тот, коротко всхлипнув, упал.
Артиллерист уже снова примерился было ударить, но разведчик уперся ему в грудь автоматом:
— Но, но! Не тронь! Стрелять буду…
— А ты что его защищаешь? Ты что защищаешь? — визгливо, по-бабьи закричал артиллерист, теперь уже замахиваясь и на разведчика с автоматом. — Ты что его защищаешь? Убить его, гада, мало, а ты!..
— Если хочешь убивать, иди вот туда! — спокойно ответил разведчик, все еще придерживая высоченного артиллериста дулом автомата, и кивнул в сторону запада. — А тут нечего руками размахивать! Много вас на готовенькое…
Он нагнулся и поднял пленного с земли, как мешок с тряпьем, отряхнул его, отыскал отлетевшую на дорогу пилотку, напялил на немца и, все еще придерживая дулом автомата тяжеленную руку артиллериста, сказал ласково:
— Пойдем, фриц! Не бойся!
Тот сплюнул кровью, утер рукавом френча нос и пошел рядом с разведчиком, сердито прихрамывая и что-то обиженно ему говоря.
Я долго смотрела им вслед.
Мимо меня уже едут штабные автобусы, легковушки.
На коне верхом проскакал офицер связи из штаба армии.
И вдруг за поворотом дороги:
— Шурочка! Здравствуйте! Какими судьбами?
Оборачиваюсь: Кедров. Алексей Николаевич Кедров!
Тот самый Кедров с Алексеевских хуторов. Он в полковничьих погонах, весь в панцире из орденов. На упрямом, широколобом лице, как прежде, внимательные, но какие-то словно измученные глаза.
Я ему очень рада.
Снова в памяти серая соль апрельских снегов, дальнобойные немецкие снаряды, шуршащие над гребнем палатки. И сам Кедров, в полушубке шагающий из угла в угол, такой уверенный, очень спокойный. И Блок. В темно-синей обложке.
— А я утром пришел, смотрю: куда подевались? — говорит он. — Снег растаял. Везде обрывки бумажек, грязь. Были люди — и нет! Наверное, три недели ходил, все смотрел, не вернетесь ли! Нет, так больше и не вернулись.
— Да, я тоже часто вас вспоминала.
Есть люди, с которыми мне всегда интересно, тревожно. От них обязательно чего-то необычного ждешь. Какого-то нового, яркого слова. Удивительного поступка. Не очень-то дружеских, но таких сложных, запутанных, волнующих отношений.
А с Кедровым мне просто, легко. Его умная, спокойная ровность на меня действует исцеляюще, как лекарство. Я с ним ответно «ровнею», если можно такое слово употребить. Мы, женщины, наверное, как волшебные зеркала. Мы по-своему, по-особому отражаем в себе окружающий мир и людей с их достоинствами и недостатками. И если в нас иногда отражаются только их недостатки, то кто ж виноват?