– Не бери в голову, Вадим, на каждый чих не накрестишься, – показал на стул генерал. – Какой-то мудозвон из военной прокуратуры познакомил его с некоторыми деталями по уголовному делу Сарматова. А порода-то казачья, вот и пошел вразнос сокол ясный. Рапорт об отставке, понимаешь ли, подал в знак протеста. Я этот его «протест» под сукно, а ему направление на учебу в Академию КГБ. Пусть в стольном граде двойню свою тетешкает да на наших глазах ума-разума набирается.
– С умом у него все в порядке, – хмуро заметил Савелов и, чтобы сменить тему неприятного разговора, протянул пачку фотографий. – Вот полюбуйтесь, Сергей Иванович…
Водрузив на нос очки, генерал принялся с интересом рассматривать снимки средневекового замка. Его увитые плющом и диким виноградом древние стены и башни угрюмо возвышались над уходящими к горизонту лесистыми холмами и долиной, которую прорезали извилистая лента реки и прямой, как штык, автобан, пронзивший небольшое селение с аккуратными немецкими домами и средневековой, в готическом стиле, кирхой.
– Цитадель! – хмыкнул Толмачев, отложив фотографии. – Во сколько она нам влетела?
– В пару миллионов дойчмарок. Турки работали день и ночь. Внешний вид привели в порядок в соответствии с немецкими требованиями. Министерство культуры Германии дало высокую оценку наружным реставрационным работам на памятнике немецкой культуры и истории.
– Немчура-а!.. Умеют рыбку съесть и не уколоться. Купите, мол, за одну марку, отреставрируйте за пару миллионов, а потом налоги да бешеные деньги за аренду земли платите. А про то, что земля их немецкая нашей русской кровью пропитана, про то молчок… Нам бы научиться такими хитрожопыми быть!
– Не научимся, – с улыбкой покачал головой Савелов. – Немцам, говорят, мозги бог на аптекарских весах отвешивает, а нам пригоршней, без весу, в башку бросает…
Генерал усмехнулся и положил руку на трубку телефона правительственной связи, но прежде чем снять ее, спросил с опаской:
– Наследники баронов фон Фриц сию цитадель назад не потребуют?
– «Проверено – мин нет», – успокоил его подполковник. – Наследники баронского гнезда погибли в Дрездене в сорок пятом под американскими авиабомбами. Оставался, правда, один, но… о нем в свое время позаботились люди из штази.
Генерал хмыкнул и набрал номер на телефонном диске:
– Алло!.. Это я, Павел… Не узнал брата родного?.. О-о-о, значит, богатым буду… Мне тут репродукции с картин старых немецких мастеров принесли, нет желания полюбоваться?.. Дело, говоришь, ко мне есть?.. На дачу?.. Добро, через два часа буду.
– Со мной поедешь, Вадим, – положив трубку, сказал генерал. – Сам «баронское гнездо» ему покажешь и объяснишь, что к чему, если вопросы возникнут…
Навстречу генеральской «Волге» в завесе дождя унылой чередой плыли подмосковные деревни с отцветающей сиренью, поля с ударившими в рост зеленями и задумчивые березовые перелески.
Генерал с переднего сиденья искоса посматривал в боковое зеркало, в котором отражалось хмурое лицо сидящего сзади Савелова.
Переживает… Умыл, умыл его старлей, подумал генерал, вспомнив, как Шальнов «не заметил» протянутой руки новоиспеченного подполковника. А что переживать-то? Золотую Звезду и подполковничьи погоны Савелов на паркетах не выпрашивал, принял то, что на него упало. На что уж майор Сарматов на дух его не переносил, однако в посмертном донесении из того проклятого афганского рейда собственноручно подтвердил, что капитан Савелов в бою труса не праздновал. Но не прост сынок академика, ой не прост… Сам-то академик большой говорун, половину Африки и Латинской Америки уговорил в социализм уверовать, зато сынок – молчун. А за его молчанием пойми, то ли он всех вокруг за быдло держит, то ли в своей интеллигентской душе совковой лопатой копается…
– Вадим, ты сам-то что думаешь об уголовном деле покойного Сарматова? – повернулся генерал к хмурому Савелову.
– Чушь собачья! – нехотя отозвался тот. – Из Сарматова изменник Родины, как из меня эфиопская принцесса. Но понять несложно, кому и зачем это «дело» понадобилось.
– Полегче, полегче, подполковник! – громыхнул генерал. – Группа-то ваша накрылась…
– На мертвых во все времена списывали грехи живых, – будто не услышав генеральского грома, продолжал Савелов. – Мертвые сраму не имут… А о близких, о детях их подумать у нас, как водится, всегда забывали. Расти, мол, юная поросль, не ведая, что все твои настоящие и будущие анкеты давно проштампованы черным клеймом за дела матерей и отцов, якобы изменников, шпионов и врагов народа.
Чтобы скрыть горькую усмешку, Савелов отвернулся к окну, по которому шариками серебристой ртути стекали дождевые капли.
«Эк его несет! – подумал генерал. – Как-нибудь на досуге вправлю ему мозги». Но в душе он вынужден был признать, что не так уж и не прав сынок академика. Сколько их, «детей врагов народа», проштампованных черным клеймом его Конторы, несмотря на образованные светлые головы, не поднялось выше прораба на стройке или эмэнэса в научном институте. Скольким номенклатурным чинушам эти проштампованные эмэнэсики сотворили кандидатских и докторских диссертаций – не сосчитать. Взять хотя бы тестя Савелова, атоммашевского Николая Степановича Пылаева. Пронырливый пермяк вряд ли отличит атомную бомбу от коровьей лепехи, а поди ж ты, доктором физических наук заделался и, говорят, теперь в академики метит. Проштампованных эмэнэсов на век пермяка хватит – любую научную тему по его заказу раскрутят, а когда на того ордена и премии посыпятся, эмэнэсы, памятуя о злой судьбе родителей, будут молчать в тряпочку и даже аплодировать.
– Лето в этом году опять гнилое, – отгоняя дурные мысли, вздохнул генерал. – Весь хлеб на корню пропадет.
– Так уж испокон, Сергей Иванович, – хмуро отозвался Савелов. – То понос у нас, то золотуха…
Генерал хотел было грубо осадить его, но сдержался и даже подстроился под его тон:
– Это точно, Вадим, то пьем, не зная меры, то с похмелья голову суем в прорубь. Такая она, Русь наша святая, да другой у нас нет.
Савелов лишь криво усмехнулся в ответ.
Дача Павла Ивановича Толмачева в номенклатурном дачном поселке стояла подальше от любопытных глаз, в лесу. Была она окружена высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху и стеной из высоченных голубых елей.
Молчаливый офицер охраны, проверив документы, провел гостей на веранду, заставленную плетеной дачной мебелью и кадками с экзотическими растениями. Там их встретил сам хозяин.
Савелова поразила абсолютная непохожесть братьев. Если его шеф, Сергей Иванович Толмачев, кряжист, как дуб, с широкими татарскими скулами и темно-синими глазами, скрытыми под кустистыми бровями, то Павел Иванович Толмачев был высок и поджар, на мощной шее борца надменно покоилась крупная голова с коротким ежиком седых волос. Правильной формы нос, резко очерченные губы и волевой подбородок дополняли портрет старшего Толмачева. Похож на древнего римлянина, подумал Савелов. Но особенно его поразили лишенные ресниц немигающие стальные глаза небожителя. Казалось, их взгляд насквозь пронизывает все, на чем останавливается: и предметы, и людей. От этих глаз Савелову стало как-то не по себе.
Между тем Павел Иванович властным движением подбородка отослал офицера охраны и широким жестом пригласил гостей к столу. Несмотря на то, что он радушно улыбался, стальные глаза его оставались холодными и непроницаемыми.
– Говорят, в Германии ты славно потрудился, подполковник? – кинул он короткий взгляд на Савелова.
– Судить вам, Павел Иванович, – сдержанно ответил тот и протянул ему пакет с фотографиями. – Ознакомьтесь, пожалуйста.
Павел Иванович взглянул на фотографии и, не выказав своего отношения к немецкому замку, спросил:
– Сколько понадобится времени на начинку этой горы камней самыми современными средствами коммуникаций?
– Полгода, – ответил Савелов. – Я консультировался с инженерами и строителями.
– Нет у меня полгода! – Павел Иванович в упор посмотрел на брата. – Три месяца, Сергей, самое большее.
– Ты думаешь? – встревоженно вскинул брови тот и покосился на Савелова.