Она тратила больше времени в ванной по пятницам, которая была разработана в таком стиле, чтобы подходить под утренний график домашнего хозяйства Холл, отчасти потому, что ее мать валялась в кровати до последней минуты.
Эмма закончила одеваться и спустилась вниз. Она рассчитывала, что на кухне будет тихо – так и было. Лепесток был активный, но не счастливый. Матери еще не было в кухне. Эмма взглянула на часы и вздрогнула. Она сделала кофе, потому что, если ее мать все еще не спустилась, она будет нуждаться в нем, взяла молоко, чернику, хлебные злаки и накрыла стол.
Она остановилась по дороге, чтобы взять салфетки и крикнула вверх, подождала пять секунд, чтобы услышать что-то вроде ответа, не расслышала невнятные слова, которых было несколько – и продолжила свой путь. Когда ее мать спустилась, гремя в спешке, она вручила ей кофе и проводила ее к стулу. Это было неловко, потому что Мэрси не спала.
А с другой стороны, учитывая последние несколько дней? Нельзя сказать, что она была бодрая. Они поели в относительной тишине, потому что Лепесток вылизал тарелку с сухим кормом и пытался попрошайничать. Он фактически не любил ничего из того, что его хозяйки ели этим утром, но это никогда не останавливало его.
Эмма, нетерпеливо подбирала аргументы для матери, чтобы сообщить ей, что она не идет в школу сегодня. Когда время приблизилось к 8:00, она разочаровалась в этой идее, и вместо этого сказала:
– Не забывай, я иду на вечеринку к Эми сегодня вечером.
–Эми? О, верно. Вчера ты упоминала об этом. Ты пойдешь прямо из школы?
– Что, в таком платье?
Мэрси, казалось, сосредоточилось на минуту.
– Как по мне, ты выглядишь хорошо, – сказала она, но это были просто слова; Эмма поспорила бы на деньги, что она фактически не заметила во что одета ее дочь. – Ты будешь дома к ужину?
– Ты ведь работаешь допоздна?
Мэрси медленно кивнула.
– Я захвачу сэндвич или что-то, если тебя не будет дома. – Эмма отодвинула свой стул от стола и собрала все пустые тарелки. – Я не слишком задержусь, – добавила она.
– Не слишком поздно, это во сколько?
Эмма пожала плечами.
– Полночь. Может быть час ночи. – Она подождала какой-нибудь вопрос, но ничего не прозвучало. – Мам?
Ее мать подняла глаза.
– Ты нормально себя чувствуешь?
– Все хорошо, – ответила ее мать. Эмма подумала, что умирая люди выглядели более убедительными. Они, конечно, говорили так по телевидению.
– Ты уверена?
Мэрси посмотрела на дочь и покачала головой.
– Конечно я уверена. Я всегда прекрасно чувствую себя утром после того, как увижу своего мертвого мужа в больнице.
Последовала глубокая неловкая тишина. Это было хуже, чем неловкий первый поцелуй.
– Мам...
Ее мать подняла руку. Это был знакомый жест; Эмма пользовалась им постоянно. Но от матери он выглядел неправильным.
– Ты можешь быть матерью Майклу, – Мэрси Холл произнесла это твердо и со следами раздражения, – или всех остальных своих друзей.
У меня уже есть мать, три босса и огромное количество других услужливых советчиков в офисе. Я не нуждаюсь в материнской заботе.
Ужаленной Эмме удалось удержаться от реплик, после которых она бы чувствовала себя виноватой. Вина, в доме Холл, была как второй ребенок в семье. Секрет, который пытаются спрятать на чердаке, когда в гости приходят уважаемые люди.
Вместо этого она повернулась и пошла в гостиную, где она посмотрела на себя в зеркало, нахмурившись посмотрела на свои глаза и губы, которые медленно возвращались к нормальному состоянию, а затем взяла свой рюкзак и стала ждать.
Майкл спас ее в 8:10.
Прогулка в школу сопровождалась той же самой неловкостью, которая была за завтраком, но с Майклом было легче, потому что Майкл не волновался, что кто-то будет думать, что он сумасшедший. Майкл, посредством понимания мира своим собственным способом, также понимал, что видел мир совершенно по-другому, чем остальная часть студентов его возраста; он привык к этому. Поскольку он был таким, он действительно не подвергал сомнению то, что видел, и не пересматривал себя; он пересмотрел (и в-третьих, в-четвертых, и в пятых, чтоб наверняка) всех остальных.
Итак, он спрашивал Эллисон, видела ли она мистера Холла, как все они до сих пор называли отца Эммы, и, когда Эллисон неохотно призналась, что да, видела, он молчал полквартала.
Когда Майкл молчал, это в принципе ничего не означало. Это не значило, что он отчаянно думал, что сказать, или что он волновался о том, что могли сказать о нем за его спиной, потому что, в основном, он никогда не думал об этом. Также это совсем не значило, что он в действительности думал, о своем последнем вопросе, потому что он мог так быстро переключаться с одного на другое, что иногда возникали сомнения, а правильно ли понято то, что он сказал в начале.