– Ты уверена?
– Нет. Но ты – да.
Он поднял кофейную чашку, как щит. И затем, встретился с ней взглядом через пар, поднимающийся из чашки.
– Да, – он сказал, не отпивая. – Я уверен. – Он повернул голову и посмотрел наружу. Эмма наблюдала за его лицом в окне. – Почему ты была на кладбище, Эмма?
Была ее очередь посмотреть в окно, хотя оно почти не защищало; их пристальные взгляды задумчиво встретились, они оба были прозрачными на фоне автомобилей, припарковавшихся на обочине снаружи.
– Там тихо, – сказала она наконец.
– Не задавай мне вопросы, – произнес он, – пока ты сама не готова на них отвечать.
– Я готова отвечать на них, – сказала она твердо. – Я не готова делиться ответами, потому что они не твое чертово... – она закусила губу.
Он пожал плечами.
– Нет. Это не мое дело.
– Но это-то мое дело.
– Нет, Эмма. Я пытаюсь сэкономить твое время...
– О, пожалуйста.
Он сжал челюсти, а его глаза – если бы она не была так сердита, так удивительно и неожиданно сердита, то она отвела бы взгляд. Но в самом деле? Она чувствовала все что угодно, когда умер Натан.
Закрывшаяся. Жалеющая себя. Пустота. Одиночество. Но ярость?
Нет. И прямо в эту секунду, она захотела наклониться через стол и ударить его. Эмма еще ни разу в жизни никого не била.
Она сглотнула. Она взяла блюдце. Покрутила его, чтобы занять руки и не дать им сжаться в кулаки. Он сидел и наблюдал.
– Я приходила на кладбище, – сказала она так резко, будто у слов были острые края. – Чтобы посетить могилу Натана.
– Друг?
Она рассмеялась. Это было как извержение, и это было неуместно.
– Да, – сказала она горько. – Друг.
Он поставил свою чашку и плотно прижал руки к столешнице.
– Это ... не очень хорошо. Можем ли мы начать с самого начала?
Она пожала плечами. Она могла выдержать любой разговор; это была наука, как математика, которую она выучила за эти годы. Иногда, она пыталась учить Майкла. Но это закончилось. Независимо от того, что заставляло ее вести бессмысленный разговор, подкрепляя его улыбкой и внимательным выражением лица, умение покинуло ее.
Она пыталась заставить себя улыбнуться. Ей удалось заставить себя говорить.
– Мы можем попытаться.
– Извини. Я не имел в виду...
– Это не имеет значения. Говорю я об этом или не говорю. Кричу я или не кричу. Это ничего не меняет. – Она покачала головой, прикусив нижнюю губу. Попробовала заставить гнев вернуться туда, откуда он так неожиданно явился. Но что-то сопротивлялось. – Я хожу туда, – добавила она, – потому что это ничего не меняет. Я не жду, что он ответит мне, если я говорю. Я не ожидаю, что обернувшись в темноте ночи, увижу его. Я не жду его к... – Она посмотрела на Эрика, действительно посмотрела на него.
Что-то в его лице было столь неожиданным, что она сказала:
– Ты тоже кого-то терял?
Пришла его очередь смеяться, а его смех? Такой же неправильный, как и ее. Хуже, чем могло быть. Он повернул руки на столе ладонями вверх и довольно долго рассматривал их.
"Начни снова," – подумала Эмма. Не осталось никакого гнева. Трудно было описать, что она чувствовала. Но наблюдая за его молчанием, она задавалась вопросом, тоже самое ли видели люди, когда смотрели на нее. Потому что ей хотелось сказать что-то, чтобы облегчить его боль, но слов не было. Это создавало чувство бесполезности. Или беспомощности.
– Ты права, – сказал он мягко. – Это не мое дело. Я даже не знаю, зачем спросил об этом. – Он вздохнул, затем поднял свою чашку кофе.
На этот раз он немного отпил, хотя выражение его лица заставило её задуматься по какой причине он беспокоился. Что было намного безопаснее, чем размышлять о чем-либо другом в тот момент.
– Ты их видишь? – Спросила Эмма, пытаясь взять инициативу на себя.
– Мертвых?
Она кивнула.
– Да, я могу видеть мертвых.
– Это помогает?
Он одарил ее очень странным взглядом, а затем улыбка снова озарила его лицо. Он стал выглядеть моложе. Она хотела сказать, что он стал больше похож на себя, но что она в действительности знала о нем?
– Нет. Это ничем не помогает. Это не помогает вообще. – Он сделал паузу и затем сказал. – Это помогло тебе?
Она кивнула. Повернула руки ладонями вверх.
– Он – мой папа, – сказала она. – Возможность увидеть его снова – это стоило той боли.