Они могли дать ей годы, и это никогда бы не закончилось.
– Ты плачешь? – Спросил Эндрю, тем любознательным способом, присущим только детям.
– Немного.
– Почему?
– Потому что темно, страшно и одиноко.
О. – Пауза была короткой, но она была. – Мне тоже. А ты взрослая?
Два года назад она ответила бы "да" без колебаний. Сейчас?
– Не совсем. Почти.
– Ты можешь выйти из огня?
– Я думаю, что да.
– Он убьет тебя, ты знаешь. Если ты не сможешь.
– Я знаю.
– Где моя мама?
– Она здесь. – Эмма вздохнула и посмотрела на свою не-руку. На этот раз, когда она потянулась, она дотянулась до Марии Копис.
Она почувствовала кожу пожилой женщины в руках и осознала, что это было реальным открытием; это было отличие, почти подавляющее своей ясностью. Эндрю закричал, и она сжала руки, чувствуя ответную реакцию Марии.
– Не уходи!
– Нет, Эндрю. Я не уйду. – Она снова вздохнула. Это причинило боль.
– Эмма?
– Маргарет? – Она моргнула. Маргарет стояла в тени, Сьюзанн сбоку от нее.
– Да, дорогая.
Эмме очень не нравилось, чтобы ее называл кто-нибудь моложе семидесяти "дорогая". Она скривилась, но промолчала.
– Ты почти там, дорогая, но я хотела предупредить тебя – у тебя немного времени. Ты проникла в мальчика и огонь замедлился. Ты завладела его вниманием. Но...
Кашляя, Эмма кивнула. Она снова потянулась к Марии Копис, но на этот раз, закрыв глаза, она потянулась своей другой частью. Той частью, которая покинула ее тело в приемном покое больницы.
– Держись, дорогая. Держись столько, сколько сможешь.
Она спросила бы Маргарет, что та имела в виду, но времени не было.
Огонь охватил ее руки, прожигая кожу, жилы, сухожилия. Она прикусила губу, прокусив ее, мешая себе кричать – но едва-едва и только потому, что держала Эндрю, а Эндрю был напуган.
Эндрю не переставал быть испуганным.
Душа огня наползала ядовито-зеленым пламенем на обломки двери, охватывая острые края недавно сломанных досок.
Они были в стороне от него, не совсем немного, а полы здесь выглядели подозрительно нестабильными.
– Где произошло возгорание? – Прошипел Чейз.
– В подвале. Под задней частью дома. – Эрик перекатился по полу вдоль стены. Стена обеспечивала бы отличное укрытие, если бы не большие проемы, занятые стеклами. Здесь все почернело; краска отшелушилась и свернулась, и не только вокруг окон, ковры превратились в пятна расплавленной пластмассы.
Но душа огня не распространялась каким-то особенным способом.
Это было хоть что-то, за что можно было быть благодарным.
– Чейз?
– У меня чисто.
Эрик чувствовал душу огня чуть выше своей головы. Эти чертовы дома с их огромными окнами. Даже в дешевых домах они были повсеместно.
– Я бы сказал, что они знают, где мы, – добавил Чейз.
– Без шуток. – Эрик достал кинжалы.
Чейз вытащил из кармана зеркало.
– Где твое?
– Нету.
– Черт, Эрик, о чем ты думал?
– Не бери в голову. Это только выбьет тебя из колеи.
Чейз повернул зеркало так, чтобы оно поймало свет через рваное отверстие, которое было на месте двери.
– Трое.
– Лонгленд.
– Ага. Еще двое.
– Одежда?
– Уличная одежда. Никаких униформ.
– Значит они уже были в Торонто.
– Или это, или старуха становится слабой.
Эрик поморщился.
– Не называй ее так, Чейз. Ты знаешь, ее это бесит.
Чейз пожал плечами и убрал зеркало.
– У нас проблемы, – мрачно сказал он Эрику.
– Насколько большие?
– У Лонгленда Эллисон.
Эмма никогда не боялась огня. Он всегда очаровывал ее.
Искусственное освещение. Камин. Бунзеновские горелки. Даже пламя газовой плиты. Но это было в другое время, она находилась достаточно далеко, чтобы чувствовать только тепло.
Здесь не было тепла. Тепло было более мягким.
Когда-то она сломала руку, и тот щелчок был быстр и менее болезнен, чем это. Она почти отпустила, но поняла, что огонь обжег только ее руки.
Нет. Даже не руки, не настоящие руки. Огонь еще не добрался до этой комнаты. Она смутно помнила, что Эндрю угорел от дыма; так что была вероятность, что огонь не доберется до этих комнат.
Помня слова Маргарет, она держалась. Было ощущение, что она держится за раскаленную дверцу печки. Это было почти на грани возможности, она была готова закричать и принять поражение, открыв глаза и отступив в свое тело и мрачную действительность, если бы не Эндрю Копис, который ждал ее с той стороны темноты, где боль была самой сильной. Ради него она держалась.