— Просто если это так, — заметила Анна, — то какой смысл новые строить, если их тоже испортят?
— Если предположить, что это делает кто-то, то он, скотина, понимает, что он делает… И гнет свою линию безостановочно. Но вот зачем? Ведь это повредит всем сразу? Никто не останется в живых, если доступ воздуха в больницу прекратится или его станет катастрофически не хватать. А это значит, что и эту скотину ждет та же самая смерть, что и всех остальных.
— А может, все как раз наоборот, — предположила Анна. — Он — кто бы это ни был — не понимает, что делает!
Федор Иванович резко вскинул глаза на Анну.
— Или же один из рассказчиков раньше времени дал попробовать кому-то из своих учеников свои силы в построении новой реальности?! А?! Чем и вызвал необратимые последствия первого порядка.
Анна вздрогнула и отвела взгляд.
— Что ты так смотришь на меня? Я здесь ни при чем. Я делала все как надо — я ж не дура!
Федор Иванович положил руку на плечо Анне.
— Успокойся, Эмирта, я тебя ни в чем не обвиняю. Я знаю, что ты не такая дура. Но мне кажется, что я прав. Один из учеников, попробовав свои силы, увлекся и продолжает менять реальность самостоятельно, при этом особо не утруждает себя точными расчетами и не учитывает все обстоятельства.
— А может, все еще не так страшно? — спросила Анна.
— Черт его знает! — ответил старик. — Мы явно в этой больнице не одни такие разумные, а значит, и игра затевается на самом высоком уровне. Поверь мне, я нутром чую резкую перемену позиций и приближение игры по новым правилам.
Федор Иванович наклонился и схватил Круглову за руку. Вместе с Анной они поволокли ее дальше по узкому коридору, в котором стояли спертые запахи.
— Касхен, в какой камере мы ее закроем?
— В двадцать шестой. Там всего два человека у нас.
— Двадцать шестая же — кормовая, — поразилась Анна.
— Так и пусть пускают ее на корм, — сказал старик. — Она ж никакой ценности не представляет.
— Странный ты какой-то, — усмехнулась Анна. — Давай ее уже тогда сразу в мясорубочную.
Федор Иванович остановился, чтоб отдышаться.
— В принципе, ты права, — согласился он. — Чего ее лишний раз кормить, она и так неплохо выглядит.
Старик и Анна подтащили Круглову к большим железным воротам. За воротами раздавались шум и треск переламывающей кости мясорубки и отчаянные крики людей. Анна нажала на красную треугольную кнопку и услышала звук щелкнувшего замка. Железные ворота приоткрылись, и в коридор выглянул Громила — тот самый мужик, которому Николаич в свое время поставил задачу охранять пищеблок.
Громила вопросительно взглянул на Анну и Федора Ивановича.
— Еще двадцать минут до рубки, — удивился он.
— Раздевайте ее пока и мойте! — распорядился старик. — Нечего ляхи отсиживать!
— Как скажете, — произнес Громила, взял Круглову за посиневшую руку и затянул в мясорубочную.
— Эй! — позвала его Анна. — А что у вас там за крики раздавались, и мясорубка чего шумела?
Громила посмотрел на нее с обидой.
— Мы же тоже пожрать чего-то должны, — заметил он. — Весь день не жрамши.
— Ясно! — сказала Анна. — Только не затягивайте с этим!
Николаич пришел к выводу, что дальше жить нет никакого смысла. душе заглушила все остальные его чувства. Ощущение того, что он никому больше не нужен, полностью сломало его.
Он зашел в моечную, поставил стул у стены, залез на него и привязал к железному крюку веревку с петлей.
— Сколько не старался, а все равно пришел к тому, с чего начинал пятнадцать лет тому назад свою новую жизнь, — прошептал он и туго затянул веревку на крюке.
Николаич вздохнул и продолжил разговор с самим собой:
— Ты не прав был, Игоревич, разговор сам с собойкогда говорил, что жизнь меня совсем не кусала. Я разбил ее в пух и прах пятнадцать лет тому назад… И если б не Варвара, то давно гнил бы где-нибудь за чертой кладбища.
Николаич застыл на стуле с петлей в руках, по его глазам потекли слезы.
— Прости меня, Игоревич, за все, и спасибо тебе за твою хоть и короткую, но настоящую дружбу.
Николаичу вдруг вспомнилось, как Игоревич говорил про свое отчаяние:
— В тот момент я сильно отчаялся и был готов покончить жизнь самоубийством. Но Бог мне послал тебя — человека, который все время мне доказывал, что жизнь еще не закончилась — и я в какой — то момент понял, что все еще хочу жить…
Начальник мастерской улыбнулся и надел петлю на шею.
— Эх, Игоревич, я так и не понял, кем я был большую часть своей жизни, — выкрикнул он, собираясь сделать то, что он задумал.