По лестнице, ведущей с четвертого этажа на первый, мимо стоящих на коленях людей, спускался Магамединов. Он был единственным, кто не слышал нытья Чёмчи. Его глаза были мутными.
— Хорошо-хорошо! — вдруг закричал он. — Я иду к тебе, мой покровитель!
«Зверь» понял, что силы скоро покинут его, и он не сможет больше бороться с разрушением своего организма. Металлический штырь зацепил ту часть мозга, что отвечала за регенерацию. И поэтому восстановительные процессы в его голове шли медленно, а разрушительные с каждой секундой все сильней и сильней давали о себе знать.
— Я здесь, мой покровитель! — заорал издалека Максим Викторович. — Я здесь! Я иду к тебе!
«Зверь» еле открыл глаза, грустно посмотрел на Магамединова и снова их закрыл. Сжав кулаки изо всех сил, он зашептал с двойным рвением.
Максим Викторович осторожно снял голову «Зверя» с металлического штыря. Несчастное существо сразу же задрожало из-за дикой невыносимой боли, но шептать, правда, не перестало.
Никто из людей не смог бы даже представить, сколько силы воли и энергии прикладывал «Зверь» для того, чтобы находиться в сознании и раньше времени не покинуть эту новую жестокую реальность.
Магамединов взял «Зверя» на руки и занес его в темное помещение, в котором горел слабый розовый свет. Он осторожно уложил «Зверя» на кучу тряпья за тепловыми трубами.
— Я прекрасно тебя понимаю, мой покровитель, — произнес Максим Викторович.
«Зверь» зашептал громче. Вскоре он чуть ли не кричал. Все звуки, которые он издавал — большинство из них шипящие, — походили на ругательства и отчитывания.
— Ще-ще-ще… А-я-яй! — громко бормотал «Зверь». — Ще-ши-ши…
Внезапно Магамединов схватился двумя руками за голову, бросил испуганный взгляд на «Зверя» и упал перед ним на колени.
— А-а-а!!! — закричал он. — Мне больно!
В ответ «Зверь» широко открыл рот и заорал изо всех сил, его голос напомнил воинственный клич.
— А-а!!! — не унимался он.
Максим Викторович, не опуская рук, завопил вместе со «Зверем». Лицо его перекосилось от боли, зрачки тут же закатились, и он рухнул на пол и забился в приступе, похожем на эпилепсию. Его крутило и колбасило настолько сильно, что он просто потерялся во времени и пространстве, все происходящее казалось ему сплошным адом.
Николаев проснулся у стены, недалеко от выхода из ординаторской. Он, как и в прошлые разы, не мог вспомнить тот момент, когда лег спать. На его голову падали какие-то капли, они громко шлепались ему на лоб. Павел Петрович открыл веки, и одна капля попала прямо ему в глаз. Он повернулся набок и вытерся рукавом белого халата.
Павел Петрович взглянул на рукав: он был испачкан кровью. Николаев, еще полностью не отойдя от сна, посмотрел туда, откуда капала кровь, и резко вскочил. С ужасом он уставился на стену, рядом с которой лежал.
То, что увидел заведующий хирургическим отделением, морально чуть не убило его. На стене, прикрученный шурупами, висел Погодин. И над его головой кровью было написано: «Это участь ждет каждого, кто попытается нам противостоять».
Николаев заскулил, как больная собака. Он бросился к ящику стола, в котором у него лежали пассатижи, схватил их и, вернувшись к стене, стал ими вырывать-выкручивать шурупы. Павел Петрович опустил Погодина на пол, с горечью и состраданием посмотрел на его серьезное лицо и закрыл ему глаза.
— Прощай, дружище, и прости! — закричал он и громко зарыдал, словно потерял самого дорого друга.
После чего Николаев выскочил из ординаторской со словами:
— Все! Мое терпение лопнуло! Лучше я погибну, чем буду терпеть весь этот беспредел!
Сергей и Оля проснулись на самом дне шахты, похожей на лифтовую. На бетонном полу шахты лежал Беленький с огромной дыркой в голове. Рядом с ним валялся пистолет, из которого он пустил себе пулю в висок.
Сергей и Оля сидели на длинной металлической балке. Сергей держался за живот и корчился от боли.
Оля с сочувствием посмотрела на него и тяжело вздохнула.
— Я опять не помню, как я заснула, — прошептала Оля. — Мы снова провалились в этот тупой сон…
Сергей выпрямился и, держась одной рукой за живот, заметил:
— Да, но вот, что странно. Мы каждый раз просыпались в том месте, где приблизительно находились перед сном. В этот же раз все по-другому. Последнее, что я помню, — как мы поднимались наверх.
— И я…
— А очнулись здесь.