— Максим Викторович, сходил я в вашу шестнадцатую — так ничего и не понял. Батареи работают исправно, греют, как слоны. Там Африка должна быть, а на самом деле Арктика. Черт его знает, в чем там дело.
— Должна же быть какая-то причина? — задумался вслух Магамединов.
— Нету причины, одно расстройство нервов. Между прочим, в хирургическом отделении, в двенадцатой палате, аналогичная картина маслом. Во всех палатах на третьем этаже тепло, а вот именно в двенадцатой — холодильник. Даже на одной стенке ледяная корочка имеется. Николаев распорядился, чтобы в эту палату два электрообогревателя поставили под его ответственность, и все равно лучше не стало.
— Какая, к черту, ледяная корочка?! Что за бред?! — разозлился Максим Викторович. — На улице плюс десять, а ты мне про ледяные корочки вкручиваешь.
— Не верите, сами сходите, посмотрите! — обиделся Рыжов. — Какой смысл мне вам врать?
— Ладно, Рыжов, топай к своим, пускай похмелят. Я сам разберусь, в чем тут дело.
— Как скажете! — рявкнул Рыжов и хлопнул дверью.
Магамединов просидел минут десять, глядя на дверь пустым, отрешенным от реальности, взглядом, а затем позвонил заведующему хирургическим отделением Николаеву:
— Паша, дорогой ты мой человечек, мне тут Рыжов наплел, что у вас стена в двенадцатой палате покрылась ледяной корочкой. Пьяный он, что ли?
— Насчет Рыжова я не знаю, я его трезвым и не видел, по-моему. А про двенадцатую — так и есть, Максим. Холод там арктический. Главное, что смешно — в остальных палатах люди у меня чуть ли не до трусов раздеты, такая жара, а в двенадцатой этой проклятой пациенты, как французы под Смоленском, в перчатках и шапках лежат под тремя одеялами. И все до одного просятся домой. Нонсенс!
— Бред какой-то. Я, Паша, после обеда к вам поднимусь. Хочу увидеть все своими глазами.
— А я разве против, Максим? Я только «за»! Бери коньяк и поднимайся, — прокашлял в ответ Николаев и отключился.
В тот же день в двенадцатую палату ожогового отделения поступил больной с ожогами первой-второй степени — старикашка лет семидесяти. Ожоги у него были серьезные, бинты прилипли к коже, пострадало около семнадцати процентов тела.
В семьдесят лет не каждый старик способен стойко переносить такие невзгоды. Этот же выглядел бодрячком, улыбка не сходила с его лица.
— Ну что, ребятушки, будем знакомиться. Федором Ивановичем меня зовут. Сосед я хороший, веселый. Ночью не храплю и воздуха не порчу. Стариковская бессонница. Э-хе-хе… А вас как кличут?
— Трое больных двенадцатой палаты оживились, увидев нового соседа. Всем троим было не больше пятнадцати лет.
— Меня Даня Пузырёв, — вскочил с кровати самый младший и самый толстый паренек и показал пальцем на свою ступню. — Это я ракету на даче запускал.
— Вечно ты, Пузырь, вперед лезешь, — зарычал на Даню мальчишка постарше. — Захлопнись, а то в табло получишь.
Услышав ругань, Федор Иванович, который в это время шуршал пакетами и перекладывал мелкий скарб в тумбочку, резко повернулся лицом к ребятам. В руках у него красовались три больших яблока.
— Ну-ну! Не ссориться! Ловите, ребятушки!
Федор Иванович кинул яблоко Пузырю. Тот его охотно словил и положил на свою тумбочку. Следом старик кинул яблоки Груше и Васе — мальчишкам постарше Даньки. Яблоко для Груши упало прямо ему на кровать, он схватил его здоровой рукой и спрятал под подушкой.
Яблоко Васи упало на пол и закатилось под кровать. Вася не сдвинулся с места. Он только ухмыльнулся и продолжил лузгать семечки. Федор Иванович строго посмотрел на Васю поверх очков:
— Эй, парень, семки-то отложи, а яблочко подними. С моего сада яблочки, своими руками сажал-выращивал. Не обижай дедушку.
Вася недовольно фыркнул, после чего все же наклонился и достал из-под кровати свое яблоко.
— Вот и молодец, — похвалил парня Федор Иванович. — Как звать-то?
— Ну, Василий. А чё?
— Да, так. Тоже ракету запускал что ли, Василий?
Вася аж передернулся, вспоминая, как все было на самом деле:
— Да не. Мать попросила кастрюлю с супом с плиты на стол переставить… Дура такая. И суп этот дурацкий…
— Не стоит мать обзывать дурой, — сделал замечание Васе Федор Иванович и продолжил перекладывать свои вещи в тумбочку. — Ничего, ты парень молодой, здоровый, до свадьбы заживет.