Сабрина не стала уточнять, что от Брекенбока лучше всегда держаться подальше, а он продолжал:
– Мне надоел этот разговор. И ты надоела, глупая кукла. Я и так потратил на тебя слишком много своего бесценного времени. Мне нужно кое-что найти. Сиди пока смирно и не вертись, как будто у тебя кое-где завелись древоточцы. Сейчас добренький дядюшка Талли подарит тебе подарочек. – Шут развернулся и потопал к полке с чемоданами. – Где же он был? Куда я их сваливал? Не припомнить… Здесь? – он отщелкнул замки одного чемодана и, подняв крышку, покачал головой. – Или здесь? – потянулся к другому…
– Что вы ищете?
– Не твое дело… хотя, это все же твое дело. О, нашел!
Он достал из чемодана зонтик.
– Слышишь? – Брекенбок кивнул на окно. – Дождь все еще идет. И ты идешь под дождь. Надоело с тобой возиться. К тому же мне нужно внести правки в пьесу. Что ты думаешь о дожде?
– Что я думаю?
– Ладно, сам скажу, что ты думаешь. Тебе не нравится дождь. Отныне…
…Вот так Сабрина и оказалась на улице с текстом пьесы, зонтиком и дурными предчувствиями. Она была искренне возмущена бездействием Талли Брекенбока. Уж кому-кому, считала она, но Гуффину плевать на пьесу.
Зато всем остальным явно было не плевать. Тупик Гро, в который ее приволок Манера Улыбаться, преобразился так сильно, как будто, пока Сабрина была в фургоне Брекенбока, весь «Балаганчик» собрал вещи и просто перебрался в другой закуток. Актеры восстановили почти все, что было разрушено во время полицейского рейда. Подняли и поставили на колеса, помимо Гуффиновского, еще два фургона. Выбитые окна затянули тканью, двери снова повесили на петли. Внутри горел свет – жильцы чинили сломанное, штопали порванное, горевали об утраченном.
Между фургончиками натянули навесы. Под одним стоял длинный стол. Там же горел очаг и готовили ужин. Там смеялись и грызлись. Из-под второго навеса, в тупике переулка, раздавался стук молотков – там сейчас сколачивали театральный помост.
Горы тряпья исчезли – все костюмы членов «Балаганчика», постиранные и приведенные в надлежащий вид, были аккуратно развешаны на веревках под третьим навесом. К ним от очага вела ржавая горбатая труба, расходящаяся широкой воронкой на конце и закрытая крышкой со множеством дырочек. Из дырочек прямо на развешанные вещи тоненькими струйками бил горячий пар, просушивая их. Там же, завернутые в обрывки театрального занавеса, лежали двое убитых актеров «Балаганчика», старик и мальчишка…
Брекенбок не разрешил Сабрине укрыться от дождя ни под одним из навесов, сказав, что не все ей там будут рады, к тому же ей, мол, нельзя отвлекаться от пьесы. Что ж, кукле и самой не особо хотелось знакомиться с Брекенбоковскими прихвостнями.
Актеры «Балаганчика» напоминали уродливые изломанные тени. Они пугали Сабрину. Они косились на нее, кто-то тыкал пальцем и смеялся, рассказывая приятелям явно что-то оскорбительное и обидное про Сабрину, но она пыталась все это игнорировать. Старалась не замечать насмешек.
Тем более, ей было не до того: она занималась делом.
Дело:
1. Учить роль, которую дал ей Талли Брекенбок;
2. Изо всех сил пытаться не промокнуть, сидя на старом сундуке и держа в руках зонтик;
3. Наблюдать за фургончиком Гуффина, надеясь, что тот куда-то выйдет, и тогда можно будет попытаться прокрасться внутрь.
Пока что она, вроде как, справлялась. Роль постепенно запоминалась. Реплики отпечатывались в кукольном мозгу Сабрины с поразительной легкостью, как будто вымышленная жизнь Бедняжки была ее собственной жизнью, словно те или иные моменты из пьесы были ее воспоминаниями.
Не промокнуть было сложнее. Ливень пытался прокрасться под зонтик, как воришка в крошечное окно кухни. Коварный, он, вроде как, ослабевал, заставляя решить, что отстал, но тут же начинал лить с новой силой. Зонтик, несмотря на то, что выглядел весьма хлипким, на удивление, пока выдерживал.
А что касается Гуффинова фургона и самого шута, то здесь была все та же картина: полосатая дверь полосатого дома на колесах заперта, Манера Улыбаться внутри.