Стянув с головы котелок, Фортт вытащил из вшитого под тулью кармашка огарок, а из-под манжеты пальто – обломок спички. Шут попытался зажечь спичку о собственную щетину, но у него ничего не вышло.
Не в силах смотреть на мучения бедной спички, Гуффин вырвал и ее, и свечу у друга из пальцев, а затем чиркнул по собственной угловатой щеке. Спичка загорелась, огонек переполз на фитиль свечи. В лавке стало чуть светлее, но бо́льшая ее часть по-прежнему тонула во мраке.
Шуты огляделись.
Фортту сразу же стало не просто неуютно, а по-настоящему не по себе – несмотря на вывеску, в этом месте не было ничего, что хоть как-то связано с детьми или детством. Разве что с тем детством, когда ребенка наказывают и запирают в чулане, бьют плетью или выгоняют из дома. А все потому, что никаких игрушек здесь не наблюдалось.
Лавка выглядела покинутой. Почти все место в ней занимали покосившиеся деревянные стеллажи, на которых, видимо, прежде сидели марионетки, плюшевые медведи, резные щелкунчики и заводные автоматоны, а ныне в паутине висели кверху ногами дохлые пауки. Повсюду была пыль, на полу лежали занесенные сюда, судя по всему, еще прошлой осенью сухие листья. Пахло в лавке трухлявой, прогнившей обивкой унесенной на чердак мебели, старой обувью и ядом от гремлинов.
– Как же здесь отвратно, – сказал Фортт. – Не похоже, что в этой каморке обитает кто-то, кроме клопов.
– Пока рано судить, – ответил Гуффин. – Мы ведь только пришли.
– Даже дураку понятно, что в лавке давно никого не было и…
– Рад, что тебе понятно…
Будто не заметив шпильки, Фортт продолжил:
– …и искать здесь кукольника так же бессмысленно, как и требовать возврат долга от того висельника в переулке.
– Ну да, – не стал спорить Манера Улыбаться и добавил со знанием дела: – Покойники раскошеливаются только в том случае, если при них найден кошелек. Вряд ли в петле так уж удобно раскачиваться с карманами, набитыми денежками… а сколько там Гудвин должен? Я до стольки и считать-то не умею.
– Постой-ка, ты сказал «покойники»? – Фортт с подозрением глянул на друга. Лицо того выразило крайнюю досаду – было видно, что он не собирался этого говорить. – Там ведь, вроде как, кукла висела. Или все же нет? Ты не хочешь мне рассказать, что здесь творится на самом деле, Гуффин?
Сжав зубы, Манера Улыбаться процедил:
– Не глупи. Конечно, там была кукла. Здесь нет никакого «на самом деле». Два шута из «Балаганчика Талли Брекенбока» всего лишь пришли забрать у кукольника Гудвина старый долг. Такой вот непритязательный сюжетец. Пьеска в одном действии без внезапных неожиданных поворотов и чего-то, вроде «всё не то, чем кажется». Скука смертная…
– Зря мы все же не стащили с висельника маску, – сказал Фортт, – ну, чтобы убедиться.
– Не в чем убеждаться, Пустое Место. К тому же, даже если там и висел бы настоящий кукольник Гудвин, ты бы все равно не узнал его без маски, верно?
Манера Улыбаться сейчас совсем на себя не походил: он не шутил, не склочничал, не огрызался. Он был предельно серьезен, пытаясь убедить Пустое Место в том, что все идет своим чередом и все именно то, чем кажется. И как раз это-то и было самым подозрительным.
«Пьеска в одном действии, говоришь? Я и правда словно участвую в каком-то чокнутом спектакле», – подумал он и вдруг поймал себя на мысли, что просто не переживет, если ему досталась роль того, кто должен превратиться в покойника. Все знают, что, если в самом начале спектакля появляется труп, это уж навряд ли история о любви – даже если этот труп поддельный, в чем Фортт, к слову, уже всерьез сомневался.
Гуффин между тем прекращать играть свою роль (какая бы она, эта роль, ни была) не собирался, и у Фортта попросту не осталось выбора – только подыгрывать и держать ухо востро.
«Подыгрывать я умею, – напомнил себе шут. – Я на подыгрывании не одну собаку съел! Нужно просто притворяться… и наблюдать. Каждый спектакль рано или поздно заканчивается…»
– Ладно, мы ведь и правда не можем вернуться к Брекенбоку с пустыми руками, – вздохнул Фортт.
Гуффин почти-почти улыбнулся, но вовремя спохватился и все же не изменил своей привычке.
– Вот-вот, – сказал он. – Кукольник где-то здесь. Прячется – я уверен. Боится, как бы мы из него душонку заодно не вытрясли. Нужно отыскать этого пройдоху.
Подняв свечу повыше, он первым двинулся по центральному проходу между стеллажами, который вел от двери вглубь лавки. Круг света поплыл вместе с ним.
Фортт замешкался и остался один в темноте, но тут же, вздрогнув, поспешно шагнул следом за Гуффином.