В лавке игрушек было тихо: не раздавалось ни звука, если не считать шагов незваных гостей. Шуты шли медленно, вертели головами, щурились, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте.
Манера Улыбаться внезапно остановился, словно в самый последний момент обнаружил открытый люк в полу. Пустое Место едва не натолкнулся на друга.
– Гм! – издал Гуффин.
– Что еще за «гм!»? – испуганно спросил Фортт. – Это он?
Гуффин покачал головой, и Фортт, выглянув из-за его спины, понял, что именно стало причиной остановки.
Центральный проход между стеллажами упирался в громоздкую стойку, на которой темнел монструозный кассовый аппарат.
Перед стойкой стояли два стула. Один из них пустовал, а на другом сидела девушка в зеленом бархатном платье и с рыжими волосами, поднятыми и собранными в прическу, похожую на луковицу, или, вернее, на огонек свечи. Девушка не шевелилась, будто спала, опустив голову на грудь.
– М-мисс? – дрогнувшим голосом позвал Фортт, но девушка никак не отреагировала. – Д-добрый вечер, мы…
– Она не слышит, – прошептал Гуффин. – И не дышит. И уж точно не спит.
Фортт попытался унять возникшую в руках от этих слов дрожь, но у него ничего не вышло.
– Она… она мертва?
– Я бы не сказал.
– Тогда что… что с ней?
Гуффин прищурился, но ничего не сказал.
Идти к сидящей неподвижно девушке в глубине темной лавки игрушек Фортту совершенно не хотелось, но Гуффин шагнул к ней, и ему не оставалось ничего иного, как последовать за ним. Голова полнилась тревожными мыслями: «Одна… в темноте… Почему она здесь? Кто она такая? И отчего… отчего не шевелится?»
Свет от огонька свечи в руке Манеры Улыбаться медленно наполз на девушку, и Фортт затаил дыхание – ему вдруг показалось, что она сейчас поднимет голову, но незнакомка, как и до того, не подавала признаков жизни…
И тут он увидел нечто такое, что вызвало у него одновременно злость и… облегчение. Разозлился он на себя за свою мнительность и пугливость, а облегчение испытал от того, что понял: девушка в зеленом платье – не настоящая. Не бывает у настоящих девушек выточенных из дерева пальцев на шарнирах, лака, покрывающего «кожу», и пуговиц на месте глаз.
– Кукла! Это всего лишь кукла!
Гуффин хмыкнул.
– Само собой, кукла. А ты кого ожидал увидеть?
– Но что она здесь делает?
– Мы ведь в лавке игрушек, Пустое Место, – резонно заметил Манера Улыбаться. – Где ей еще быть, как не здесь.
Гуффин взял пальцами куклу за подбородок и поднял ее голову. Огонек свечи вырвал из темноты узкое бледное лицо с рыжими бровями и зелеными губами. Это лицо было таким печальным, что у Фортта защемило сердце.
– Какая уродина, – буркнул Гуффин. – Фу! Мерзость!
Фортт лишь покачал головой. На самом деле, кукла была довольно красива, и все же этой красоты будто бы и вовсе не ощущалось из-за множества грубо заделанных трещинок и царапин на искусно вырезанном из дерева лице. Все это походило на следы наказаний, которые кто-то пытался скрыть.
– Она из этих, как думаешь? – неуверенно спросил Фортт. Гуффин глянул на него непонимающе, и он пояснил: – Ну, из живых кукол?
– Вероятно.
– А почему она тогда?..
– Наверное, кукольник ее… не знаю, выключил?
Гуффин отпустил подбородок рыжей куклы, и ее голова, качнувшись, опустилась обратно на грудь.
– Раз она здесь сидит недавно, – сказал Манера Улыбаться, – то это значит, что и Гудвин должен быть поблизости.
– С чего ты взял, что она здесь недавно? – удивился Пустое Место.
– На рыжей уродине нет пыли.
И правда: платье куклы, ее волосы и проглядывающие части деревянного тела выглядели так, будто по ним недавно как следует прошлись щеткой.
– Мисс? – Фортт осторожно прикоснулся к кукольному плечу. – Вы меня слышите?
– Что ты делаешь? – спросил Гуффин.
– Пытаюсь ее… ну, включить. Может, она знает, где Гудвин. Как она включается?
– А мне почем знать? Может, ее нужно как следует стукнуть, чтобы она ожила.
Манера Улыбаться уже поднял было зонтик и замахнулся, собираясь ударить куклу, но Пустое Место остановил его:
– Не делай этого!
– Что? Почему?
Кукла выглядела совершенно несчастной и потерянной. Фортту стало ее жалко: возможно, она и представляла собой всего лишь большую игрушку, но при этом казалась беззащитной, как ребенок. К тому же она ведь была живой, а говорят, что такие куклы всё чувствуют не хуже людей.
– Зачем ее бить? Ей же будет больно… наверное…
Сказав это, он тут же понял, как глупо прозвучали его слова, и Гуффин, разумеется, тут же ожидаемо презрительно скривился.
– Эй, Пустое Место! – прошипел он. – Ты что, решил покорчить из себя добряка? Забыл, к чему приводит добрячность?